Генерал Беккер, на которого временное правительство возложило трудную обязанность надзирать за бывшим его государем в Мальмезоне, получил приказание сопровождать его до Рошфора и оставить только тогда, когда он сядет на корабль и отправится в путь. Почтенный генерал сказал Наполеону: «Мне дали трудное поручение; я сделаю все, что могу, чтобы исполнить его к вашему удовольствию». Он сдержал слово и не забылся ни на минуту; ни разу не изменил уважению, которым был обязан к падшему величию и несчастному гению. Наполеон выехал из Мальмезона 29 (17) июня и прибыл в Рошфор 3 июля. На другой день к нему прибыл его брат Иосиф. Во время пребывания в этом городе император постоянно слышал около своего дома клики народного приветствия; несколько раз выходил на балкон префектуры, где он жил, и видел новые знаки той любви, которую народ еще питал к нему. 8 июля отправился он в дальнейший путь с намерением ехать в северо-американские штаты и в твердой уверенности, что паспорт, обещанный ему временным правительством для этого проезда, будет ему выслан союзниками без замедления и препятствий. Через два дня он послал Лас-Каза и Савари на корабль Беллерофон, узнать от начальника английских судов, тут крейсировавших, не получил ли он предписания от английских министров дать ему свободный пропуск. Капитан Мейтланд, начальник Беллерофона, не получал никаких приказаний и отвечал, что спросит разрешения у адмирала. 14 (2) июля Наполеон все еще находился на острове Эс (Aix) и ждал ответа. Такое долгое молчание возбудило в нем нетерпение, и он захотел наконец выйти из неведения, в котором его оставляли в продолжение четырех дней. Лас-Каз с Лаллеманом отправились опять к Мейтланду, который повторил снова отрицательные свои ответы и предложил взять Наполеона к себе на корабль и отвезти в Англию, где будет ему оказано всевозможное уважение. Когда Лас-Каз и Лаллеман привезли этот ответ, Наполеон созвал всех товарищей своего несчастья и спросил у них совета, что делать? Впереди крейсировали суда, сквозь которые нельзя было пробраться; сзади находилась страна, ставшая негостеприимной для Наполеона и всех его приверженцев с тех пор, как в нее вступили союзники и Бурбоны. В таком отчаянном положении император думал, что лучше всего отнестись к великодушию английского народа и у него торжественно искать гостеприимства. Он взял перо и написал принцу-регенту следующие значительные строки: «Служа целью партиям, разделяющим мое отечество, и недоброжелательству сильнейших европейских держав, я закончил свое политическое поприще. Я решаюсь, как Фемистокл, укрыться под кров английского народа; прибегаю под защиту его законов, прося о ней ваше высочество, моего сильнейшего, постоянного и великодушнейшего врага». Лас-Каз и Гурго отвезли это письмо капитану Мейтланду, которому они объявили, что Наполеон на следующее утро переедет к нему на корабль. Действительно, 15 (3) числа, на рассвете, бриг Ястреб перевез великого человека на корабль Беллерофон. Вступая на корабль, Наполеон заметил, что генерал Беккер к нему приближается, чтобы с ним проститься, и с живостью сказал ему: «Отойдите, генерал; я не хочу, чтобы подумали, что француз предал меня врагам моим». Произнося эти слова, протянул ему руку и отпустил его, сжав в последний раз в своих объятиях.  Прибыв на Беллерофон, Наполеон сказал капитану: «Я прибыл на ваш корабль, ища покровительства английских законов». Капитан тотчас проводил его в каюту, где и поместил его. На другой день император ездил на корабль Superbe, к адмиралу Готаму, который командовал всеми крейсировавшими судами. В тот же день он возвратился на Беллерофон, который направил путь к берегам Англии. На Беллерофоне обращались с ним чрезвычайно учтиво; когда он выходил на палубу, все снимали шляпы. «На Беллерофоне, — говорит Лас-Каз, — Наполеон был еще императором». Прибыв в Торбей 24 (12) июля, капитан Мейтланд отправился к своему генерал-адмиралу, лорду Кейту, за приказаниями; ему ведено было отправиться в Плимут, куда Беллерофон прибыл 26 (14) июля. Едва узнали на берегах Англии о приближении императора, как уже там возродилось живейшее любопытство. Торбейская пристань покрылась судами, и нетерпение, смешанное с восторгом, проявлялось везде, где произносили имя Наполеона. Такой льстивый прием противоречил намерениям английского кабинета, и министры старались предупредить или отвратить все изъявления уважения к Наполеону, которые служили обвинениями их политики. В Плимуте Беллерофон был окружен вооруженными лодками; им дали приказание удалять любопытных. Несмотря на строгость такого распоряжения, вся Англия, казалось, спешила в Плимут в надежде видеть героя Франции, и море покрывалось кораблями около того, который служил темницей великому человеку. Среди лестного внимания, оказанного ему народом, который долго был его врагом, Наполеон нетерпеливо желал знать, что сделает британское правительство и какие примет меры. Лорд Кейт посетил его на Беллерофоне, но посещение его, холодное и молчаливое, продолжалось весьма недолго. В последних числах июля он снова явился к Наполеону и разрешил его недоумение самым жестоким образом: он привез с собой министерскую ноту, которая назначала генералу Бонапарту местопребывание на острове Святой Елены. То был приговор к ссылке, который, по свойству климата острова Святой Елены, переходил в приговор к смерти. Когда Наполеон услышал из уст адмирала это решение английского кабинета, он не скрыл своего негодования и всеми силами протестовал против такого нарушения народного права. «Я гость Англии, — говорил он, — а не пленник ее; я добровольно искал покровительства ее законов; со мной нарушают священнейшие нрава гостеприимства; я никогда добровольно не соглашусь перенести оскорбления, которые мне наносят: только насилие может меня к тому принудить». Ссылка тем более была ему ужасна, что ограничили тремя число особ, долженствовавших ему сопутствовать, и из них исключили Савари и Лаллемана. Эти верные слуги Наполеона думали, что их выдадут новому французскому правительству, и что они будут казнены на основании повеления, изданного 24 (12) июля Людовиком XVIII. Что происходило в душе Наполеона, когда он выслушал приговор, сообщенный ему Кейтом? Темница в ссылке, ведущая к смерти медленной и тяжкой, — вот участь того, беспредельное честолюбие которого не довольствовалось первенством в Европе! Что покажет он миру? Пример неслыханной решимости или зрелище обыкновенного отчаяния? Он призывает к себе Лас-Каза, расспрашивает об острове Святой Елены, желает знать, можно ли вынести там жизнь, и потом вдруг говорит ему: «Впрочем, я, может быть, туда не поеду; разве человек зависит от людей, когда решается умереть? Любезный друг, мне иногда хочется с вами расстаться, и это нетрудно». Лас-Каз старался утешить его, победить его отчаяние, показать ему луч надежды в будущем и примирить его с жизнью, которая стала ему в тягость. «Кто знает тайны будущего?» — говорил Лас-Каз. Император заботится о скуке, Лас-Каз доказывает ему возможность жить прошедшим; император отвечал ему: «Будем же писать Записки. Да, станем работать; работа тоже коса времени. Надобно повиноваться своей судьбе; так я всегда думал». Так Наполеон пришел в себя. Злость, измена, неблагодарность людей приводят его к отчаянию, но скоро он поднимается чувством прошедшей своей славы и силой ума. Беллерофон вышел 4 августа из Плимута, но пошел не на юг, а к северу. Тогда Наполеон узнал, что его пересадят на другой корабль, Нортумберланд, который перевезет его на остров Святой Елены. Сильные слова, сказанные лорду Кейту при сообщении распоряжений английского кабинета, могли быть потеряны для истории; Наполеон поместил их в прокламации, которую послал адмиралу: «Торжественно протестую перед небом и людьми против насилия, мне оказанного, против нарушения самых священнейших прав моих: ибо сила располагает моею личностью и свободой. Я добровольно вступил на Беллерофон, я не пленник, я гость Англии. Я пришел по приглашению капитана, который сказал мне, что имеет дозволение от правительства принять меня и везти меня в Англию с моею свитою, если это мне угодно. Я пришел с доверием, ища защиты английских законов. Прибыв на Беллерофон, я вступил в семью английского народа. Если правительство, приказав капитану Беллерофона принять меня со свитою, хотело только поймать меня, то оно запятнало честь свою и обесчестило флаг свой. Если дело это совершится, то англичане не будут уже говорить о своей честности, законах и свободе; вера в британское слово исчезнет в гостеприимстве Беллерофона.  Призываю суд истории: она скажет, что враг Англии, воевавший с ней двадцать лет, добровольно пришел в минуты бедствия искать убежища под ее законами. Какое яснейшее доказательство своего уважения и доверия к ней мог он дать? Но как отвечали в Англии на такое великодушие? Притворились, что протягивают врагу гостеприимную руку; когда он добровольно предался, его приносят в жертву». 7 августа император перешел с Беллерофона на Нортумберланд, которым командовал адмирал Кокбурн. Воспользовались случаем и обезоружили всю его свиту; но у него самого постыдились взять шпагу. Все его вещи были пересмотрены самим адмиралом при помощи таможенного офицера. У него взяли четыре тысячи наполеондоров, а оставили только полторы, для самых необходимых потребностей. Когда он стал прощаться с верными слугами, которым запретили следовать за ним в темницу и отдаленную ссылку, Савари в слезах бросился к его ногам и целовал ему руки. «Спокойно, без волнения, — говорит Лас-Каз, — поцеловал его император и пошел к лодке. На пути он ласково кланялся всем встречавшимся. Все наши, остававшиеся в Европе, неутешно плакали; и я не мог не сказать лорду Кейту, с которым разговаривал в эту минуту: "Заметьте, милорд, здесь плачут только те, которые остаются"». 
|
