Сильнейшие венценосцы Европы прекратили на время борьбу с Наполеоном; а в ее углу, на оконечности Италии, самый слабый, самый незначительный из монархов осмеливался еще идти против желаний императора французов. Этот слабый противник могучего императора был знаменитый Папа, тот самый, который за некоторое время до этого оставлял свой Квиринальский дворец, чтобы собственною рукою помазать Наполеона на царство. Папа, столь бессильный как светский властитель, мог ли надеяться на свое духовное значение? Понятия средних веков, везде разрушающиеся, были ли в Риме еще полны жизни и силы? Постановления Западной Церкви и ее религиозные верования, на которых утверждалось некогда духовное могущество римских первосвященников, разве не подверглись всесокрушающему действию времени?.. Вот вопросы, на которые может отвечать история. Еще за двести лет до этого из Франции писали в Ватикан, что буллы его святейшества «мерзнут» при переходе за Альпы. Пий VII не мог не знать, что бывалое могущество пап почти совершенно исчезло; однако ж он сохранял о нем воспоминание, и гордился им, и опирался на него. Но все это было с его стороны одной благородной мечтою. Еще с 1805 года, немного времени спустя после коронации императора французов, Пий VII желал исполнения своих надежд, для которых, собственно говоря, решился переступить Альпы и приехать в Париж. Он настоятельно просил, чтобы легации были переданы в его руки, и чтобы папские владения были увеличены. Но уступка земель не входила в виды Наполеона на Италию, и он упорствовал в отказе. Тогда-то римский первосвященник раскаялся, что согласился собственною рукою помазать на царство человека неблагодарного, и его негодование стало выражаться в словах, в письмах и во всех поступках. Он стал постоянно отказываться утверждать в сане епископов, назначаемых Наполеоном в силу конкордата, и никак не хотел запереть свои гавани для англичан. Такое поведение Папы возбудило весь гнев императора французов, и он написал его святейшеству от 13 февраля 1806 года: «Для светских выгод оставляют погибать души... Ваше святейшество обладаете Римом; но я- римский император: все мои неприятели должны быть и вашими неприятелями...» Пий VII отвечал: «Верховный первосвященник никогда не признавал власти выше своей власти... Императора римского не существует... Наместник Бога мира должен сохранять мир со всеми людьми — и с православными, и с еретиками». Такой высокомерный ответ, несмотря на заключающееся в нем чувство истинного самодостоинства, еще более рассердил Наполеона: он стал настаивать и грозить; но все тщетно. Пий VII уверял, что он нисколько не нарушает конкордата, не утверждая епископов, представляемых императором французов, потому что в конкордате не назначено сроку, в который они должны быть утверждаемы его святейшеством, и говорил, что время это должно быть непременно оставлено на благоизволение Папы; а что касается англичан, то Пий VII ссылался на необходимость торговли с ними своих подданных и на общую обязанность христиан, насколько возможно, стремиться к сохранению взаимного между собою мира. Посланник Наполеона постарался было дать понять первосвященнику, что такие отговорки теперь неуместны и только могут навлечь на Рим грозу; но папа остался непреклонным. «Если меня лишат жизни, — говорил он французскому министру, — то моя смерть будет честна перед людьми и перед Господом... Если ваш император приведет в действие свои угрозы и перестанет признавать меня Папою, я перестану признавать его императором: если мне будет худо, то и ему не будет хорошо». Пий VII был убежден в том, что ежели произнесет анафему на Наполеона, то этим навлечет на него гибель, и что, во всяком случае, ватиканский престол останется в выигрыше от явного разрыва с Наполеоном. «Преследование, — говорил он, — будет причиной раскола, а в теперешних обстоятельствах, раскол есть единственное средство спасти Западную Церковь». Все эти слова, переданные Наполеону его посланником, более и более возбуждали гнев императора французов. Первого мая 1807 года он с берегов Вислы писал вице-королю Евгению: «Так, стало быть, Папа не хочет, чтобы в Италии были епископы...» Результаты кампаний прусской и польской не поколебали решимости Пия VII, и он не переставал настаивать на том, что нет на земле власти выше власти папской. Тогда Наполеон на обратном пути в Париж послал из Дрездена своему полномочному министру при ватиканском дворе пространное письмо, в котором, в свою очередь, выразил свое мнение насчет притязаний римского первосвященника и сказал, что в случае нужды придет к воротам Рима для личных объяснений с его святейшеством. «Разве его святейшество полагает, — писал он, — что нрава престола менее святы, чем права тиары? Но цари были уже и тогда, когда пап еще не было... Они хотят предать меня анафеме! Вот мысль, опоздавшая на целую тысячу лет... Я переношу все это от теперешнего папы, но не потерпел бы от другого... Пий VII принял на себя труд приехать короновать меня: этот поступок обличал в нем благочестивого святителя; но он захотел, чтобы я уступил ему легации: я не мог и не хотел этого сделать... Моя корона досталась мне по воле Божьей и по воле моих народов. Я в отношении к римскому двору всегда пребуду Карлом Великим, а не Людовиком Кротким. Если римское духовенство полагает, что своими привязками принудит меня к увеличению его светской власти, то оно ошибается. Я не дам легаций за примирение». Твердая и мужественная борьба безоружного римского святителя с сильным и победоносным императором французов представляла, конечно, зрелище величественное; но правда и то, что поведение Папы было несообразно ни со временем, ни с обстоятельствами: былое могущество Ватикана было уже навеки утрачено! И потому-то настояния Пия VII на «всемирное первенство» тиары было не что иное, как неуместный анахронизм. И со всем тем Пий VII, грозя притупленным мечом Григория VII и Сикста V, отвечает Наполеону: «Если бы намерение ваше посетить Рим в самом деле сбылось, то мы бы не уступили никому чести принимать столь знаменитого гостя. Мы бы приказали приготовить наш ватиканский дворец для принятия вашего величества и вашей свиты». Но император не нашел возможности предпринять этого путешествия: дела Португалии и Испании удержали его в Париже. Однако же переговоры с Папой шли своим чередом, и все так же без всякого успеха. Разрыв сделался неизбежным, и 9 января 1808 года Наполеон написал своему посланнику в Риме: «Пусть же прервутся все переговоры, если уж так угодно Папе, и пусть не будет никаких мирных сношений между его подданными и подданными французского императора». Ясно было, что за этим немедленно последует занятие французами папских владений. Пий VII не мог ошибаться на этот счет и потому сказал на аудиенции посланнику Наполеона: «Мы не будем сопротивляться оружием. Я удалюсь в замок Святого Ангела. Не будет сделано ни одного оружейного выстрела; но вашему генералу придется разбивать ворота. Я стану на пороге крепости. Ваши войска будут вынуждены идти по моему телу, и вселенная узнает, что император велел попрать ногами того, кто помазал его на царство. Остальное в руках Божьих». Речь эта, без сомнения, была речь превосходная и величественная; но время пап прошло, и западные христиане, казалось, почти не принимали участия в положении своего первосвященника. Рим был занят французами. Папа предал анафеме Наполеона и его соучастников. Наполеон получил известие об этом в бытность свою в Вене и тотчас же решился потребовать от Пия VII присоединения папской области к Французской империи, а в случае отказа овладеть особою его святейшества. Исполнение этой печальной обязанности возложено на генерала Раде (Radet), который с этой целью явился в кривинал ночью с 5 на 6 июля 1809 года и убедительно просил Папу сложить с себя светское властительство для избежания тех строгих мер, которые будут приняты против его святейшества в случае отказа. «Не могу, — отвечал первосвященник: — не должен, не хочу. Я обещал перед Богом сохранить неприкосновенность владений Святой Церкви и никогда не нарушу этой клятвы». — «Мне очень прискорбно, — возразил генерал Раде, — что вы, ваше святейшество, отказываетесь исполнить просьбу императора и через это подвергаете себя новым неудовольствиям. — «Я уже сказал вам, что никакая земная власть не будет в силах поколебать моей решимости, и что я скорее отдам последнюю каплю моей крови, чем изменю своей клятве перед Богом». — «В таком случае, вы навлечете на себя тяжкие лишения». «Я принял твердое решение и не колеблюсь более». — «Если уж это так, то я крайне сожалею, что вижу себя в необходимости приступить к исполнению повелений моего государя». — «Поистине, сын мой, исполнение такого поручения не привлечет на тебя благословения Господня». — «Святейший отец, вам нужно будет ехать со мною». - «Так вот вознаграждение за все то, что я сделал для вашего императора! Вот вознаграждение за снисхождение мое к нему и к галликанской церкви! Но, быть может, это-то самое снисхождение Бог и вменяет мне в грех и наказывает меня; смиренно покоряюсь Его святой воле». «Велико прискорбие мое, ваше святейшество, тем более что я католик и ваш сын; но возложенное на меня поручение должно быть исполнено».  Тогда кардинал Пакка сказал, чтобы его святейшеству дозволено было взять с собой особ, которых он назначит. На это генерал отвечал, что император позволяет одному только кардиналу Пакка сопровождать высокого пленника. «А сколько времени предоставлено нам на приготовление в дорогу?» — спросил Папа. — «Полчаса», — отвечал генерал. Пий VII тотчас встал и произнес только: «Да будет со мною воля Божия!» У одного из выходов дворца Папу уже ожидала карета; он сел в нее вместе с кардиналом Пакка. Генерал Раде поехал впереди в кабриолете. У ворот «дель Пополо» высокие путешественники пересели в другой экипаж; исполнитель воли Наполеона хотел воспользоваться этим случаем, чтобы еще раз постараться убедить Папу. «Вашему святейшеству, — сказал он, — еще есть время отказаться от владения церковною областью». — «Не намерен», — сухо отвечал Папа, и дверцы экипажа захлопнулись; он понесся по дороге во Флоренцию. Пересылаемый из города в город, злосчастный первосвященник получил наконец назначение пребывать в Савоне, в области принца Боргезе, и Наполеон повелел генералу Миоллису, коменданту Рима, привести в исполнение декрет, по которому папская область присоединялась к Французской империи. Извещая об этом Законодательное собрание, при открытии его заседаний на 1809 год, император изъяснился так: «История показала мне меры, которые я должен был принять в отношении к Риму. Папы, сделавшись властителями части Италии, постоянно показывали себя неприязненными каждой власти, сильнейшей, чем их власть, на пространстве итальянского полуострова, и употребляли к ее вреду свое духовное влияние. Из этого я удостоверился, что духовное влияние постороннего человека на мои владения противно независимости Франции, несогласно с достоинством и безопасностью моего престола. Признавая, однако же, необходимость духовного влияния преемников первого из пастырей, я не мог согласовать этих важных вопросов иначе, как уничтожением прав и светской власти, предоставленных им французскими императорами, моими предшественниками, и потому присоединил к Франции Римскую область». Пий VII предвидел все эти бедствия; но они не поколебали его высокой души, и он продолжал мужественно переносить свое несчастие. 
|
