ВТОРЖЕНИЕ НАПОЛЕОНА

Сто двадцать пять лет тому назад, в июне 1812 г., Наполеон напал на Россию. Уже с 1810 г. тень этого грядущего события падала на Европу. Было ясно, что Наполеон ни за что не откажется от единственного шанса поставить Англию на колени, т. е. от континентальной блокады. Также ясно было, что Александр I не захочет и не сможет разорить русскую торговлю и русское дворянство, рискуя дождаться участи своего отца, исполняя правила этой блокады. Не менее ясно было и то, что после нового разгрома Австрии в 1809 г., в течение всего 1810 и всего 1811 гг., и его обширные планы относительно Польши были направлены к укреплению тыла для этой будущей войны. Назревала «проба сил».

Москва! В Москве мировая империя Наполеона закончит цикл своих европейских завоеваний и, может быть, откроет эру своих завоеваний азиатских. «Если я займу Киев, то этим я возьму Россию за ноги, если Петербург, то — за голову, а если Москву, то этим поражу Россию в сердце», — сказал Наполеон перед походом. И не в том смысле он поразит Россию в сердце, что Россия лишится своих экономических и военных средств. Никогда ничего подобного Наполеон не думал. Но у него засело в голове, что когда он войдет в Москву, то Александр I будет так этим подавлен, русский народ будет так обескуражен, что русские предложат мир. Наполеон решил, что Москва для русских — святой город, вроде Мекки для мусульман, и что когда московские сорок сороков церквей (он даже писал жене Марии-Луизе о 1600 церквях, помножив, очевидно, сорок на сорок) попадут в его руки, то русские, со свойственными им религиозным суеверием и покорностью судьбе, прекратят всякое сопротивление и смирятся. Откуда возьмутся сила духа и твердость воли продолжать борьбу после потери древней священной столицы, да еще у кого? У Александра I, который в 1807 г. так оробел, что сразу сдался на все условия сейчас же после разгрома русской армии под Фридландом, когда не только что Москва, а ни один вершок русской земли не был еще во власти Наполеона? Относительно того, что он будет делать потом после заключения победоносного мира в Москве, Наполеон высказывался скупо и противоречиво. С графом Нарбонном, которого посылал в мае 1812 г. для последних переговоров с Александром I, он откровенно говорил о дальнейшем походе в Индию. Во французской армии это уже знали, и люди повосторженнее уже вслух мечтали о сказочных богатствах Инда и Ганга, Дели и Бенареса, о слитках золота в подземельях храмов, о кашемирских златотканых шалях. Официально французский император высказывался в том смысле, что он должен принудить Александра I не заключать мира с Англией, к чему будто бы готовился царь, честно соблюдать континентальную блокаду, прекратить дипломатическое противостояние всему тому, что Наполеон делал в Западной Европе. В противоположность своему обыкновению Наполеон перед этой затеваемой им грандиозной войной обнаруживал крайнюю несловоохотливость касательно причин и целей начинающегося предприятия. Ведь и впоследствии, уже в Витебске, он оставил без возражения слова графа Дарю, что эта война в сущности не популярна и что никто в армии не понимает, зачем она ведется. Счастье так неизменно служило Наполеону, как ни одному историческому деятелю. Он твердо был убежден и слишком часто получал на практике подтверждения, что конечный успех оправдывает все и что победителя не только не судят, что даже забывают спросить у него, во имя чего он эту победу одержал.

Черные тучи на горизонте он видел прекрасно, уже начиная войну. Во-первых, неистовое сопротивление испанцев продолжается, и что несколько сот отборных императорских войск с некоторыми из лучших маршалов нужно там оставить. Во-вторых, «старый одноглазый хитрец» Кутузов умудрился заключить внезапно мир с турками. Наполеон не находил слов, чтобы охарактеризовать неслыханную глупость турок, которые заключили с Россией мир как раз тогда, когда русской империи грозило нашествие с Запада и она пошла бы на что угодно, лишь бы поскорей освободить свою дунайскую армию. В-третьих, его маршал Бернадот, сделавшийся наследным принцем шведским и фактически полновластным распорядителем шведской политики, определенно перешел на сторону Александра I. Наполеон предлагал Бернадоту Финляндию — как ту часть Швеции, которая была завоевана русскими в 1808 г., так и ту, которую Швеция потеряла еще при Петре I. Но Александр I предложил больше, чем Наполеон, Бернадоту: всю Норвегию. Правда, Норвегия так же мало принадлежала Александру I, как Финляндия Наполеону, но Бернадот знал, что оба предложения вполне реальны. Бернадот, не колеблясь, предпочел союз с Александром I, и не только потому, что Норвегия богаче и лучше Финляндии, но и потому, что Россия постоянный сосед, с которым Швеция жила века и будет жить века, а союз с Наполеоном — дело ненадежное, и Наполеон без малейших затруднений при ближайшем же повороте своей мировой политики выдаст с головой Швецию Александру I.

Итак, значит, ни на юге со стороны Турции, ни на севере со стороны Швеции Наполеон не мог рассчитывать на нужную ему диверсию против России. Но у Наполеона была возможность все-таки создать нужные ему диверсии и без турок и шведов: он потребовал от своих трепещущих вассалов — от Австрии и Пруссии, — чтобы они приняли деятельное участие в готовящейся против России войне: австрийцы должны были выступить против левого, южного, фланга обороняющейся русской армии, а пруссаки — против правого фланга. Изучив людей, а особенно царствующих людей, так, как он их изучил, Наполеон нисколько не сомневался, что и австрийский император Франц и прусский король Фридрих-Вильгельм III, для спасения которых от его же, наполеоновского, ига русские солдаты пролили безрезультатно столько крови в 1805, 1806, 1807 гг., непременно теперь предадут Россию и помогут ее разгромить. И все-таки Фридрих-Вильгельм III удивил Наполеона: оказалось, что прусский король не только готов выступить против России вместе с Наполеоном, но уже наперед очень просит его императорское величество, чтобы его императорское величество пожаловало ему после победы над Россией весь Прибалтийский край до Пскова.

Наполеон на своем веку почти никогда не смеялся и даже очень редко улыбался. Но тут угрюмый император развеселился. «Однако какой все-таки большой подлец этот прусский король!» — смеясь от души сказал Наполеон, когда его министр герцог Бассано сообщил ему о всеподданнейшей просьбе Фридриха-Вильгельма III насчет Прибалтики. Наполеон написал на докладе саркастическую резолюцию: «А как же клятва над гробом Фридриха II?» Это он напоминал о том, как в 1805 г. Фридрих-Вильгельм III и русский царь обменялись в Потсдамском мавзолее клятвой в вечной любви и дружбе. Фридриху-Вильгельму было велено исполнить то, что скажут. О Прибалтийском крае Наполеон не соблаговолил даже и ответить. И король почтительно примолк.

Уже с апреля начались передвижения великой армии. В июне 1812 г. у Наполеона около Немана и Вислы было почти 420 тысяч человек, на юге уже был готов австрийский вспомогательный корпус Шварценберга в 30 тысяч человек. В более близких резервах — в Польше и германских странах — числилось еще около 130 тысяч. Конечно, этих колоссальных сил в этот момент казалось достаточно, чтобы раздавить обе русские армии, которым выпала непосредственная задача защищать Россию. Он считал, что у Барклая де Толли и у Багратиона вместе немногим более 200 тысяч человек. На самом деле было несколько менее.

Разумеется, если бы Наполеон мог к своим силам прибавить еще 200 тысяч человек из тех отборных войск, которые в это время, вот уже четвертый год, были заняты избиением испанцев, тогда приняла бы совсем уже безнадежный для России вид, и Александр мог бы пойти на какие угодно уступки, лишь бы предупредить военное столкновение. Но испанская народная война, казалось, по мере истребления людей и разорения страны становилась все более и более свирепой. Наполеону приходилось одновременно думать не только о взятии Москвы, но и об удержании за собой Мадрида. «Не сдаются проклятые испанские голыши, хоть закапывай их живьем в землю!» — писали домой французские офицеры, воевавшие на Пиренейском полуострове. Эти голыши и облегчили несколько русскому народу его самозащиту от их общего врага.

«Россия увлекается роком!» — говорил Наполеон в своем воззвании к великой армии. Рок влек его самого, и по мере приближения императора к армии исчезали последние слабые надежды на сохранение мира. Спешно кончалась перестройка трех мостов через Неман. В двенадцатом часу ночи с 23 на 24 июня 1812 г. Наполеону доложили, что третий мост готов. Наполеон молчал несколько минут. Затем он приказал маршалу Даву первому начать переправу. Корпус за корпусом всю ночь и весь следующий день переходили по мостам на русскую сторону и направлялись к лесу на восток. Одним из первых переправился через реку Мюрат с главной массой кавалерии.. Вдали виднелся удаляющийся казачий разъезд. Сколько мог охватить глаз — до горизонта бесконечной полосой шли леса. «Где русская армия?» — прежде всего спросил Наполеон, как только он переправился во главе старой гвардии. Уже через 35 часов после переправы Мюрат, произведший несколько кавалерийских разведок, мог ответить императору, что русские совершают всеми своими силами спешный отход. Возможность нового Аустерлица — блестящего, полного разгрома русской армии — до поры до времени исчезла. Этой надежде великого полководца суждено было еще много раз вспыхивать и тот час же потухать: и в Вильне, и в Могилеве, и в Витебске, и в Смоленске, и в Гжатске, и в Вязьме, — пока он не добрался до Бородинской долины побоища.

Начиналась одна из величайших войн всемирной истории. И никто, за редкими исключениями, не предугадал ее конца. Как случилось, что русский народ победил мировую империю, какой не видело человечество со времен Александра Македонского и Юлия Цезаря, империю, возглавляемую человеком, который по своему военному и государственному гению превосходил и Александра Македонского и Юлия Цезаря?

И разноплеменность и разношерстность состава великой армии, где французы были в меньшинстве, а большинство состояло из людей покоренных наций, которых Наполеон гнал на Россию исключительно насилием и принуждением, так, как некогда персидский царь Ксеркс гнал бичом на Грецию полчища подвластных ему иноплеменных и ненавидевших его рабов; и бесконечные пространства, бездорожные, разоренные, покинутые населением; и непривычный резко континентальный климат с палящими жарами в течение июня, июля и части августа и со страшными морозами небывало ранней зимы, и необходимость распылить армию для охраны гигантской линии сообщений от Немана до Москвы, и целый ряд других условий способствовали конечной гибели великой армии.

Но был, кроме всех этих условий, еще один могущественнейший фактор. Тактика Барклая и Кутузова была обоюдоострым оружием. Лютый страх дворянства в первые три месяца войны, возбуждаемый этой тактикой, был очень основательным, а вовсе не выдуманным страхом. Если бы на Россию шел не император Наполеон, революционный генерал Бонапарт, если бы он из своей продвигающейся в глубь России главной квартиры рассылал не только приказы о расстреле русских крестьян за сокрытие или сожжение зерна и сена, а также декреты об уничтожении крепостного права, как он это делал при первых своих завоеваниях, тогда занятие пол-России его армией могло бы очень осложнить борьбу для Александра I и для всего владельческого класса. Еще в начале войны среди крепостных крестьян бродили волновавшие их слухи о том, что Наполеон пришел освободить их. Но когда месяц шел за месяцем, а ни о какой отмене крепостных порядков даже и речи не поднималось, то для русского народа стало вполне ясным только одно: в Россию пришел жестокий и хищный враг, опустошающий страну и грабящий дотла жителей. Чувство обиды за терзаемую родину, жажда мести за разрушенные города и сожженные деревни, за уничтоженную и разграбленную Москву, за все неслыханные ужасы нашествия, желание отстоять Россию и изгнать дерзкого и жестокого завоевателя — все эти чувства постепенно охватывали народную массу. Крестьяне собирались небольшими группами, ловили отстающих французов и беспощадно избивали их. Когда французские солдаты приходили за хлебом и сеном, крестьяне оказывали им яростное вооруженное сопротивление, а если французский отряд был слишком силен, убегали в леса, но перед побегом сами сжигали хлеб и сено. В России крестьяне никогда не составляли целых больших отрядов, как это было в Испании, где случалось так, что крестьяне без помощи испанской армии сами окружали и принуждали к сдаче французские батальоны. В России народная борьба против завоевателя выражалась иначе: крестьяне всячески помогали организованным партизанским и казачьим отрядам, служили проводниками, доставляли русским войскам провиант, выслеживали французов, приносили нужные сведения.

Но больше всего русский народ проявил свое твердое желание отстоять родину своей неукротимой храбростью в отчаянных боях под Смоленском, под Красным, под Бородином, под Малоярославцем и в более мелких сражениях и стычках. Французы видели, что если в России против них не ведется та самая народная борьба, как в Испании, то это прежде всего потому, что испанская армия была вконец уничтожена Наполеоном и были долгие месяцы, когда только крестьяне-добровольцы и могли сражаться. А в России ни одного дня не было такого, когда была бы совсем уничтожена русская армия. И народное чувство ненависти к завоевателю и желание выгнать его из России могли проявляться организованнее всего в рядах регулярной армии. Мы знаем очень точно из документов, что, например, крестьяне Тамбовской губернии плясали от радости, когда их в рекрутском присутствии забирали в войска в 1812 г., тогда как в обыкновенное время рекрутчина считалась самой тяжелой повинностью. И эти люди, плясавшие от радости, потом в кровопролитнейших битвах сражались и умирали самыми настоящими героями. Наполеон ставил русских в смысле военной храбрости, способности к самопожертвованию и стойкости выше всех народов, с какими ему приходилось сражаться в Европе, Азии и Африке. А с какими же народами ему не приходилось сражаться?

Нелепо, разумеется, объяснять «презрительным отношением» к русскому народу констатирование того факта, что в России народное чувство имело возможность, какой оно долго не имело в Испании: сказываться в геройском поведении в рядах организованной армии. Русская народная война не походила в своих формах на испанскую.

Участник войны 1812 г. первоклассный наблюдатель и глубокий военный мыслитель Клаузевиц выразил именно по поводу этой войны мысль, что единственное средство победить Россию для кого бы то ни было и когда бы то ни было заключается в том, чтобы воспользоваться внутренними несогласиями между народной массой и правящей властью, но что если этих несогласий нет, то победить Россию невозможно. С того момента, как стало ясно, что Наполеон не намерен даже и прикоснуться к крепостному праву, он превратился в глазах русского народа исключительно в разорителя, угнетателя и насильника, и хотя налицо была по-прежнему глубоко залегшая в народной массе вражда к эксплуатирующим классам, но всякие возможные разногласия во взглядах на Наполеона исчезли, и победить Россию для него стало невозможно...