КНИГА О НАПОЛЕОНОВСКОМ ПОХОДЕ В РОССИЮ

Если нельзя и отдаленно сравнивать личность подлейшего и бездарнейшего, трусливого немецкого изверга Гитлера с великим полководцем, первым французским императором Наполеоном, то сопоставлять оба вторжения в Россию (1812 и 1941 годов) вполне законно и уместно. И всякий правдивый голос о наполеоновской эпохе имеет для нас сейчас особый, злободневный волнующий интерес.

«Поход Наполеона был предпоследней попыткой разделаться с Россией. Германский поход будет последним и окончательным. Русского реванша уже не будет никогда, потому что России не будет, а будет приобретенное для Германии восточное пространство». Эти разглагольствования буквально десятки раз повторялись в июне, июле, августе, сентябре, октябре 1941 года в гитлеровской прессе. После разгрома немцев под Москвой они стали повторяться значительно реже. После Сталинграда, а особенно после позорнейшего провала летнего немецкого наступления 1943 года, тон гитлеровской прессы стал совсем, совсем иным!

Двенадцатый год неотступно стоял и стоит перед глазами в переживаемое нами время. Поэтому с таким большим интересом были встречены советским читателем вышедшие в свет в русском переводе «Мемуары» Арамана де Коленкура, герцога Виченцкого.

Коленкур в своих мемуарах никакими обличительными целями не задавался, а был верным до конца наполеоновским служакой, не только почитавшим, но и обожавшим императора, и все-таки его рассказ производит впечатление убийственного обвинительного акта против мирового завоевателя, занесшего на собственную свою погибель меч над русским государством. Следует заметить, что до недавнего времени мы знали лишь неполные и иногда противоречивые, с сомнительными вставками и интерполяциями варианты записок герцога Коленкура, и только в 1933 году впервые появилось на французском языке полное, научно проверенное издание рукописи этих мемуаров, без которых, конечно, не может обойтись ни один историк Первой империи.

Коленкур — аристократ, из семьи маркизов, блиставших при старом королевском дворе. На службе у Наполеона Коленкур дослужился и до больших генеральских чинов, и до герцогского титула, и до государственных постов, исключительно высоких и значительных. Наполеон мигом разгадал нехитрую, прямодушную природу Коленкура, искреннюю его привязанность к особе императора, доказанную рядом несомненных фактов, и хотя герцогу приходилось много терпеть от капризов, раздражительности и часто небрежного отношения со стороны своего государя, но все-таки Коленкур всегда был уверен в неизменной благосклонности и, главное, в полном доверии своенравного властелина.

В 1807 году Наполеон назначил Коленкура послом при петербургском дворе, и почти четыре года тот пробыл в русской столице в постоянном общении с царем. В течение всех лет своей петербургской миссии Коленкур упорно утверждал в своих донесениях и в своих личных докладах Наполеону, что Александр не хочет воевать с Францией, что царь первый ни в коем случае не нападет на французов, но что если нападение последует со стороны Наполеона, то царь, опираясь на русский народ, окажет сильнейшее сопротивление.

Коленкур был прав, но Наполеон не согласен был с его мнением. У Александра «византийский характер, он человек фальшивый», — сказал Наполеон. А на это Коленкур ответил, как всегда отвечал: «Несомненно, он (царь) не всегда говорил мне все, что думал; но то, что он благоволил мне сказать, всегда подтверждалось, а то, что он обещал через меня вашему величеству, он выполнял». Коленкур, приводя упорно факты, и факты неопровержимые, доказывал Наполеону, во-первых, что ни Александр и никто вообще в России не хочет войны, но что если Наполеон нападет на Россию, то оборона будет долгой, отчаянной, свирепой, и что Наполеон очень ошибается, рассчитывая на быструю победу.

Не только из этих подлинных мемуаров Коленкура, но и из показаний других свидетелей мы знаем, что герцог, которому Наполеон позволял говорить многое, несколько раз с грустью и тревогой прямо в глаза императору высказывал: «Ваше величество хотите воевать с Россией, потому что стремитесь утвердить свое мировое владычество».

Неизгладимое впечатление производят бесхитростные заметки Коленкура о том, как постепенно раскрывались глаза Наполеона, как уже в первую половину войны, на победоносном пути от Немана к Москве, множились зловещие симптомы, и покоритель Европы начинал с каждой неделей убеждаться все более и более, что он принимал русский народ за кого-то другого и что перед ним враги, презирающие раны, увечья, смерть, готовые сжечь скорее все свое имущество, чем накормить своим хлебом французских солдат или своим сеном французских лошадей. «Никаких пленных, никаких трофеев — вот что больше всего раздражало императора, и он часто жаловался на это», — записывает Коленкур.

Наполеон, военный человек с ног до головы, даже мысливший военными образами и метафорами, в разгаре Бородинского боя сказал, что каждый русский солдат не человек, а крепость: «Несколько раз во время сражения он говорил князю Невшательскому, а также и мне: — Эти русские дают убивать себя, как автоматы; взять их нельзя. Этим наши дела не подвигаются. Это цитадели, которые надо разрушать пушками».

С первого же появления казаков и партизан в тылу французской армии Наполеон раньше всех оценил эту новую опасность по достоинству. «Он знал, какое впечатление во Франции и во всей Европе должно было произвести сознание, что неприятель находится у нас в тылу... Ни потери, понесенные в бою, ни состояние кавалерии и ничто вообще не беспокоило его в такой мере, как это появление казаков в нашем тылу», — говорил Коленкур. Еще находясь в Москве, еще до начала бедствий, уничтоживших его армию. Наполеон круто изменил общее свое недавнее пренебрежительное отношение к русским генералам. «У императора Александра, — сказал он, — есть отчасти лучшие помощники, чем у меня».

Обнаруживалось постепенно, что и народ в России вовсе не такой, как представлял себе завоеватель, и армия русская не такая, и генералы русские не такие, и все решительно совсем другое — грозное, непримиримо враждебное, и что смертью веет не только от ледяных морозных игл, но и от ненавидящих, угрюмых глаз каждого русского крестьянина, мастерового, истекающего кровью солдата, оставшегося на поле битвы. И этот загадочный главнокомандующий Кутузов с его убийственной для французов тактикой! У Кутузова были казаки, и он умел ими пользоваться, так что, к ужасу Коленкура и всей свиты, однажды они едва не зарубили самого императора в двух шагах от старой гвардии, внезапно налетев на него. «Казаки — несомненно, лучшие в мире легкие войска для сторожевого охранения армии, для разведок и партизанских вылазок», — признает Коленкур.

Ужасающее отступление французской армии Коленкур проделал в непосредственной близости к Наполеону.

Еще до прихода из Вязьмы в Смоленск император то ехал, то шел пешком. «Дорога и придорожная полоса с обеих сторон были усеяны трупами... Даже на поле битвы никогда нельзя было видеть таких ужасов». Наполеоновская армия таяла не по дням, а по часам. После Березины она фактически перестала существовать.

Провалились решительно все расчеты Наполеона, от самых важных до второстепенных и третьестепенных. Например, зная, что польские шляхтичи алчно требуют себе Литву и Белоруссию, Наполеон был уверен, как пишет об этом Коленкур в мемуарах, что поляки поднимутся, как один человек, и будут ожесточенно биться, задерживая этим наступающего Кутузова. Ничего даже отдаленно похожего не случилось. Поляки немедленно, без малейшей борьбы, покорились русской армии. Коленкур в одних санях с Наполеоном выехал из Сморгони. Разговоры его с Наполеоном во время этого долгого пути на Варшаву и Париж полны исторического интереса. Император еще не осознавал тогда, что русский народ нанес его великой империи смертельный, непоправимый удар и что всего наполеоновского гения и нечеловеческой энергии хватит лишь на то, чтобы продлить агонию.

Наполеон еще мечтал о том, что Европа не станет поддерживать русских. «Он тешил себя надеждой (или старался убедить меня), что все европейские правительства и даже те, которые наиболее тяготятся могуществом Франции, в высшей степени заинтересованы в том, чтобы не позволить казакам перейти через Неман. Я откровенно возражал императору: — Если кого-нибудь бояться, то именно вашего величества; ваше величество является предметом всеобщего беспокойства».

Коленкур оказался прав» Европа в 1813 — 1814 годах поддержала не Наполеона, давившего ее железной пятой, а русских, успешно уничтожавших наполеоновскую армию. Впрочем, это не помешало тотчас после крушения наполеоновской империи многим государственным деятелям освобожденных от наполеоновского господства государств Средней Европы вести тайные интриги и подкопы и подкладывать дипломатические мины против этой самой России, которой они только что рабски льстили.

Ко многим государственным деятелям Европы того времени вполне применимы слова, сказанные много позднее английским оппозиционным публицистом Коббетом о министре иностранных дел лорде Каслри: «В 1812 году милорд одинаково пламенно желал двух вещей, — во-первых, победы России над Наполеоном, а во-вторых, чтобы эта победа не досталась русским слишком легко и скоро».

* * *

Книга Коленкура встречена советским читателем с большим интересом. Много, очень много созвучного нашим великим дням дает литература воспоминаний о наполеоновской эпохе. Россия спасла Европу, порабощенную Наполеоном. Россия спасла Англию от неминуемо угрожавшего ей страшного экономического краха, вызванного наполеоновской континентальной блокадой, которая уничтожала сбыт английских товаров на континенте Европы. «Русская кровь избавила человечество от наполеоновского деспотизма», — писал английский радикальный публицист Коббет. «Если бы не великодушие и героизм русского народа, то Германия до сих пор была бы под наполеоновской пятой», — писал в 1826 году прусский фельдмаршал Гнейзенау русскому генералу Дибичу.

Наш народ никогда не мирился с чужеземными угнетателями, никогда не терпел на своей земле захватчиков. <...>