РАССКАЗЫ ИЗ ИСТОРИИ 1812 г.
1) В 1812 г., когда войска наши стояли при Тарутине, к полковнику Александру Ивановичу Базилевичу, командиру лейб-гвардии 1-й батареи его высочества, явились два мужика из Малороссии с бумагою, в которой от имени князя Кутузова приказано принять их и употреблять на службу при орудиях. В 1813 г., когда войска наши перешли Русскую границу и вступили в Германию, те же два мужика получили дозволение отправиться на родину в Малороссию. – Они рассказывали, что видели сон, в котором кто-то повелевал им идти к войскам и служить при пушках до тех пор, пока Русская земля не очистится от неприятеля. Они нашли доступ к главнокомандующему, которой дозволил им, не вступая формально на службу, исполнить таинственное веление. И они несли службу со всем усердием.
Рассказ этот слышан от Николая Андреяновича Дивова, служившего в 1812 г. прапорщиком при вышеназванной батарее; другим ныне живущим свидетелем был граф С.П. Сумароков.
2) Константин Христофорович Бенкендорф рассказывал Ф.И. Тютчеву, что наши войска, оставив Французам Москву, находились в крайнем унынии. Но в тот же вечер, 2.09.1812, на первом ночлеге, солдаты увидели, как зарево в нескольких местах поднялось над Москвою. При первом говоре о том, что Москва горит, отряд, которым начальствовал Бенкендорф, самопроизвольно выстроился, и оборотясь к Москве прокричал ура! С этой минуты, замечал Бенкендорф, солдаты снова сделались бодры и охотны к службе.
Русский архив, 1868, № 10, с. 1675-1676.
3) В числе оставшихся при нашествии неприятеля чиновников Московского почтамта, находился и г. Н...в – замечательнейшая личность, единственный прототип, которого даже беспощадное время щадило, указывая на него в подтверждение того, как долго сильный дух в сильном теле может переносить безропотно жизненные мытарства. Он принадлежал к геройской эпохе Суворовского времени. Храбрым гренадером участвовал он во всех италийских битвах и был действующим лицом при блистательном переходе нашей армии через швейцарские Альпы. На стоянке в Богемии он обабился (как говорил) и, возвратившись на родину, поступил в Московский Почтамт, в котором с честью служил в разных чинах более 50 лет. Вот эта-то достойная личность осталась в Москве с целью отомстить, во что бы ни стало, врагам. Рассказом моим не желал бы я уменьшить достоинство того чувства, которое, зародясь в благородном сердце суворовского витязя, разрешилось неудачей, а потому подернулось смешным оттенком.
Злобно посматривал на врагов отечества г. Н. Узнав однажды, что сам Наполеон собирается навестить Почтамт, в который насажал он своих пришельцев, г. Н. возымел мысль убить французского императора. Обдумывая свой план, он сообразил, что явное нападение невозможно, способного оружия у него не было, добыть его было трудно, а еще труднее было подойти к лицу окруженному свитой, не возбуждая подозрения. Долго соображал он; наконец обдумав, что император войдет вероятно в дом, решился сторожить его и поразить его сверху. Т.к. все этажи дома заняты были Французами, то, улучив время, обманув бдительность стражей, и взяв ловкое полено, он пробрался с ним безопасно на чердак и стал наблюдать. Три дня, голодный и трепещущий, сидел он над гипсовым орлом, который под самым чердаком украшал тогда здание Почтамта, и выжидал счастливой минуты. Наконец заслышалась суматоха. С улицы повертывала толпа всадников, часовые, поставленные у ворот, отдавали честь; г. Н. воодушевился, зорко принаравляясь долбануть господчика, которого признал он за Бонапарта и, сбросил в него смертоносный заряд свой. Полено слетело в ту минуту, когда предполагаемый Бонапарт всходил на крыльцо; но к крайнему сожалению г. Н. полено ни в кого не попало, а только возбудило внимание Французов, сообразивших, что таковое чудо не могло совершиться без пособника. Пошли поиски, от которых герой наш, изучивший занятую местность, ловко прятался. Неприятель был близок, но не нашел его. Продежуря два дня, после поисков, осторожно пробрался он с чердака и, отделавшись голодом, невредимо примкнул к товарищам. В последствии часто трунили над г. Н., уверяя его, что Наполеон не приезжал на двор Почтамта, но он, с досадой утверждал, что Бонапарт приезжал; что он угадал его; что полено бросил верно и если пролетело оно, не размозжив головы, то разве чудом. Теперь поступок г. Н-ва обратили мы в анекдот, а что стало бы с войною и миром, если бы умысел его удался[1].
4) Когда Французов погнали из России, и Почтамт возвратился в Москву, то первою заботою начальства было восстановление почтового сообщения, нарушенного вторжением врагов, для чего, по смоленскому тракту, послан был чиновник Л.
Сельские жители только что начинали собираться на разоренные пепелища свои, а потому дорожили уцелевшими избами, и толпами собирались в них на ночь. Погода в конце Октября стояла холодная. Не доезжая Гжатска, измученный чиновник, желая согреться и отдохнуть, заехал к вечеру на уцелевший двор; в гостеприимной избе было много народу, расположившегося на ночлег по лавкам и на голом полу. Все спали, в печке светился огонек. Сняв верхнюю одежду и разыскав скамейку, Л. сел против печи и, убаюкиваемый здоровым храпением крестьян, стал дремать, как услышал над собою голос и увидал растрепанную бороду, свесившуюся с печи. Краснолицый крестьянин с склокоченными волосами зорко смотрел на него серыми глазами, выглядывавшими из насупленных бровей. «Панок, говорил он, а что я тебя спрошу?» – «Ну спрашивай» отвечал г. Л. – Что Французов-то далеко угнали?» – «Далеко», отвечал Л., желая отделаться коротким ответом. Но только что предавался он сладкому забытью, беспокойный крестьянин снова начинал спрашивать его: «Панок, а панок!» – «Ну что тебе?» – «А что я тебя спрошу, Французов-то много побито?» – «Много», отвечал раздосадованный чиновник, «на то и война, чтобы бить!» Но крестьянин не мог успокоиться; он ворочался, кряхтел и, выглядывая, приставал с докучливыми вопросами. «Панок, а панок, а что я тебя спрошу, так убивать их Французов-то можно?» – «Я же сказал тебе», с сердцем отвечал Л. – «Оно того...» приставал мужик, «хотя враги... землю разорили, а все же по образу и подобию...». Видимо упрекала его совесть, и он желал поверить сомнения свои гревшемуся чиновнику. «Да ты, панок, скажи мне, да не гневайся, панок», приставал он. «Говори что-ли!» отвечал чиновник, выведенный из терпения. «А вот вишь ты, сказал крестьянин, наловили мы это их, Французов-то, десятка два и стали думать, что бы с ними наделать, свести что ли куда, сдать что ли кому, да куда поведешь и кому сдашь? Вот и приговорили миром побить их». Тут он приостановился и, подумав, со вздохом продолжал: «Оно точно того, если бы он на тебя с ножом лез, ничего бы... а то смотрит как баран; как тут быть то? Француз не баран, а все же человек, враг только, землю разорил. Вот мы и порешили». – Тут он опять приостановился. «Выкопали в перелеске глубокую яму, повязали им Французам руки и пригнали гуртом; стали это они вокруг ямы, а мы за ними стали; почуяли, знать, свою злодейскую участь и начали жалостно талалакать, точно Богу молятся; мы наскоро посовали их в яму да живых и зарыли. Веришь ли, панок, такой живущий народ, под землею с пол часа ворошились!» И мужик окончил рассказ свой молитвословием за многогрешную душу свою.
5) Тот же г. Л., следуя по тракту далее, приехал в Смоленск; здесь очищали город. Его поразило удушающее зловоние и длинная паленица, видневшаяся у крепостного валу: то были собранные трупы; их сжигали. Страшно было видеть, как огонь, жарким дыханием своим размягчая замерзшие ноги, заставлял их маршировать: то было последнее загробное движение!.. Жители еще не собрались; уцелевшие от разгрома дома стояли пустые, только в крепости работали. Туда он и направился, отыскивая нужную ему местную полицию. Был полдень, осеннее солнышко пригрело на время и светило приветливо прямо в лицо его. Г. Л. стоял в шубе у раскрытого окна, выжидая капитана-исправника. Жалкая и вместе с тем умилительная картина рисовалась перед ним. Из раскрытой двери противоположного дома, по одиночке выползали какие-то люди, одетые в разнохарактерные костюмы, кто с пестрою повязкою на голове, кто в колпаке. К какому полу и состоянию принадлежали они, распознать было трудно; с трудом, путаясь в одежде, по-лягушачьи перебирались они через улицу и, рассаживаясь под окном, весело переговаривали, выкликая из дома опоздавших товарищей. То были храбрые воины, потерявшие в сражениях руки и ноги, покинутые в холодном климате, без средств, гордым завоевателем. Они обрадовались солнышку, ползли на пригрев его, подсмеиваясь над неловкими товарищами. Когда г. Л., смеясь сквозь слезы, спросил у них, почему не пользуются они костылями, то они отвечали, что имелось только три костыля, но что в морозы пожгли их вместе с мебелью что была в доме. С чиновником был белый хлеб и водка, он вышел к беднякам и предложил свою закуску; с благодарностью приняли они ее, но только помогая друг другу могли ею воспользоваться. Г. Л. заметил, что из 15 человек уцелело 18 рук и 12 ног; остальные были ампутованы.
Вл. Бр.
Русский архив, 1868, № 11, с. 1866-1872.
Примечания:
[1] Слышал от почтенного Н... все; недавно еще он окончил служебное и жизненное поприще на 98 году рождения.
