РАССКАЗЫ ИЗ ИСТОРИИ 1812 г.
Собственноручная тетрадь А. Н. Оленина
В подлинной рукописи рассказы эти озаглавлены так: «Собрание разных происшествий, бывших в нынешней войне с Французами и кампании, со вступления их в пределы Российские т. е. с Июня 1812 г. по Декабрь того же года». Незабвенный друг просвещения и пламенный патриот, Алексей Николаевич Оленин, в войну 1812 г., лишился старшего сына, Николая, убитого в Бородинском сражении. Другой сын его, недавно скончавшийся, Петр Алексеевич, тогда же получил тяжелую рану в голову. За сообщение этой тетради в Русский Архив мы обязаны дочери А. Н. Оленина, Варваре Алексеевне Олениной.
П. Б.
1) Осквернение католических храмов в Полоцке.
2) Тоже русских в Смоленской губернии. Питье вина простого в церковных сосудах.
3) В Малоярослаце превращение церкви в конюшню с надписью ругательною: Ecure du General Guilleminot.
4) При том же Малоярославце биваки французские, из местных образов сделанные.
5) Биваки французские под Борисовым, сделанные из тел их товарищей, обоженных раскладенным в них огнем, от холода.
6) Французы с отмороженными по локоть и колена руками и ногами, уподобляющиеся кости слоновой.
7) Наказание смертью 18 крестьян села Бунькова (г-на Рюмина) собственными их товарищами за то, что торговали с Французами.
8) Убиение крестьянами села Гуслиц (г-жи Жеребцовой) пришедших русских купцов из Москвы покупать припасы для французов и отбитие у них денег.
9) Посрамление жен и девок воинами Наполеона в храме Божием и убиение тут же младенцев, из коих вырванная внутренность послужила им к украшению, в поругательство иконостаса и престола. Свидетель сего был генерал барон Винценгероде. Разбежавшиеся того селения крестьяне побивают за то французских пленных.
10) Содрание кожи с некоторых старост за то, что защищались; между прочих у гр. А. К. Разумовского в подмосковной.
11) Отличная охота у французов – ставить лошадей в жилые дома, а самим становиться в конюшни и готовить кушанье в церквах, а не на кухнях.
12) Наказание русских русскому за то, что пошел в солдаты к французам: четыре француза были просто штыками убиты, а русского закопали живого.
13) Знаменитое слово русского солдата, который слушал увещание начальника быть храбрым: «Что нас уговаривать быть бесстрашными! Стоит на матушку-Москву оглянуться, так на чорта полезешь!»
14) Жесточайшие истязатели и варвары из народов, составлявших орду Наполеонову, были поляки и баварцы; из них двое, поймав одного зажиточного прежде сего купца и принудив его долго в кузнице ковать, потом рассудили из него сделать кошевара; на сей конец привели они его в церковь, которая у них была превращена в поварню. Купец, увидев, что посредине церкви поставлен таган с котлом, под которым раскладен был огонь для варения тут же разрубленной скотины, и что на подтопку употреблены ими были колотые образа, просил дозволения принести дров. Поляки и баварцы показали ему иконостас; наш купец пал пред ними на колени, объявил им решительно, что у него рука не подымется, чтоб поругаться святынею. Поляки на это ему отвечали ударом эфеса близ виска и потом рубнули его по голове. Когда купец от сих ударов упал, то баварец палашом своим тыкал его раз до пяти, и купец потерял чувства. К вечеру он опомнился и увидел, что он лежит на чистом воздухе подле той церкви между несколькими мертвыми, нагишом. Он переждал до ночи, и в сем одеянии вышел из города, дотащился до первой деревни, где его крестьяне призрели.
15) Между разными осквернениями храмов Господних, любимое у Французов было: после всего, опрокинуть престол, чтоб осквернить его.
16) Очевидный свидетель и генерал, отличный знанием, храбростью и справедливостью, сказывал, что по вступлении в Вильну русских войск, во время погони за Наполеоном, найдено было в сем городе многое число больных французов, которые были расположены в разных домах. Умерших из сих больных французов не вывозили за город для погребения их, но просто выбрасывали на том же дворе сего дома, где больные были расположены, что наконец составляло целые кучи мертвых тел подле дверей или входа в сии госпитали, а больные, чтоб далеко не ходить, на сих же телах расположили нужные свои места! Вот плоды просвещения, и наконец побеждение всех предрассудков!
17) Нортики – прозвание, данное нашими крестьянами мародерам французским, не известно почему.
18) Поставленные французами на поругание болваны в соборе из числа тех, на которых надеты были латы в Оружейной Палате.
19) Очевидные свидетели показывают, что французы, за неимением пищи, ели мертвых своих товарищей, поджаривая часто оных на место жаркого, а когда им русский офицер, встретивший их на сем адском пиру, изъявил свой ужас и омерзение, то один из гостей отвечал ему довольно равнодушно: «C'est horrible, il est vrai, mais ca vaut mieux que du koniak, cad du cheval: c'est le nom que les Francais avaient donne a la petite race de chevaux, dont se servent les paysans Russes»[1].
20) Высокие философические познания прошедшего века открыли французам, что человек, как машина, тогда только годен, когда он в целости находится, т. е. когда он физически здоров. Если же он болен или немощен и врачевание его затруднительно, то лучше дряхлую его машину разломать разом, ибо она только что препятствует действиям других целых или здоровых машин. На сем основании заведено у них, чтобы присталых и ненадежных в выздоровлении, своих собственных больных, из человеколюбия или лучше сказать из филантропии, отправлять немедленно на тот свет, посредством т. н. французскими солдатами, полуночной похлебки, soupe de minuit, т. е. яд в виде лекарства, тяжко больным даваемый при наступлении ночи, дабы к утру они были готовы к выбрасыванию из больницы, просто без погребения, на пищу хищным птицам, собакам или хищным зверям.
С пленными же они обходятся без дальных обиняков: усталый или тяжко больной тотчас пристрелен. Один из наших офицеров кн. Голицын, взятый в плен в Бородинское сражение, передал нам в доказательство сего, сверх прочих достоверных известий, до нас по сему предмету дошедших, следующую речь одного из врачей французских, к сему офицеру обращенную. «Что вы медлите бежать отсюда, неужели вас ежедневные примеры не устрашают! Ведь и вас та же участь сегодня или завтра ожидает». Всякий день из числа пленных наших, усталые, тяжело раненные или больные, были пристрелены. Молодой наш офицер послушался доброго совета и вскоре после того бежал; но, не довольствуясь спасти себя, он по человеколюбию, присвоенному русскому народу, на плечах своих вынес раненого своего соотчича, полковника Соковнина, у которого нога была отнята. В это время к ночи, попал он в партию французов; он присутствием духа своего от них освободился, спросил их на французском языке, где такая-то партия их идет; они его приняли за земляка и не тронули.
Вот к чему должно служить знание языков, а не к возненавидению собственного своего языка, обычаев и народа! Наконец наш молодой витязь спрятал раненого своего в лесу, явился к русским мужичкам и с помощью их спас его и самого себя.
22.06.1813, бывши в Павловском у Ее Величества Государыни Марии Феодоровны, читал приказы 1811 г. и 1812 г., 2-го гренадерского французского полка, отбитые у них во время их бегства. Изволила мне рассказывать, что она сама слышала от адмирала Чичагова, что, когда он вступал в Минск, то, вошедши в захваченную в том городе французскую больницу, он сам нашел несколько из выздоровевших, которые спокойно занимались карточною игрою. За неимением столов, склали они несколько чуть умерших и окостеневших своих товарищей, которых спины служили им столом, а вокруг стен, для украшения комнаты, поставлены были стоймя такие же товарищи, которым они забавлялись рожи расписывать углем и на таковые надевать сделанные ими шутовские колпаки.
21) Между возвращенными утварью и ризами, по отбитии оных у неприятеля, найдены между нашими русскими ризами две ризы католических священников.
22) Очевидные свидетели: г. Штейн, Муравьевы[2], Феньшау, Муравьев и прочие утверждают, что они сами видели, как французы ели мертвых своих товарищей. Между прочим последний рассказывал, что часто он встречал французов в каком-нибудь сарае, забравшись от холода, сидящих около огонька на телах умерших своих товарищей, у которых они вырезывали лучшие части, дабы тем утолить свой голод; потом, ослабевая час от часу, сами тут падали мертвыми, чтоб быть в их очередь съедены новыми едва до них дотащившимися товарищами.
23) Один молодой русский офицер (Муравьев, из колоновожатых) рассказывал, что, будучи в Вильне, беспрерывно удручаем был просьбами и стоном оставленных там французов, от коих храбрые их начальники бежали; наконец и сердце его стало пожесточее. Один день, работая с товарищем, молодой офицер услышал голос просящего француза, который тут же начал вспоминать закон веры. Сей несчастный начал просьбу свою молитвою, говоря жалким образом: Pater Noster, Отче наш. Офицер, услышав несносный дух (ибо французы голодные стервою пахли), с досадою спрашивал его, зачем он в комнату вошел и чего он хочет? С досадою, потому что не было возможности быть ни минуты вместе с французскими солдатами, по причине особого рода вони, которая их сопровождала. Француз просил помощи для отмороженных его ног, которые вместо сапог были завернуты в ранцы. Офицер спросил у него, которого он был полка. Француз отвечал: 32 provisoire (запасного). Офицер: сколько вас осталось? Француз: 14 человек! Неправда, сказал офицер, – я вашего полка многих оставил в разных положениях на дороге. «Как бы я счастлив был, если б и я с ними вместе был, я бы того уже не терпел, что теперь терплю, не имея даже средств себя умертвить». Молодые офицеры хотели попробовать, не фанфаронишка ли он и спрашивали его, – застрелится ли он, если они дадут ему на то способы? Француз со слезами у них стал просить оружия; они взяли, показали ему будто они пистолет зарядили порохом, опустили туда пулю с пыжом и на затравку посыпали пороху. Француз с радостью бросился на пистолет, приложил его к себе в лоб и спустил курок; пистолет натурально осекся. Француз бросил оный, укоряя офицеров, что они столь жесткосердны, что не хотели дать ему средства прекратить мучительную его жизнь. Тут офицеры дали ему рубль серебряный и отправили радостного в госпиталь.
Неприятеля жесткосердного и хищного должно явно порицать, неприятеля благородного хвалить. Тот же самый молодой офицер рассказывал, что после сражения под Красным случилось ему быть в деревне, где он в одном сарае нашел несчетное число раненых пленных французов с оторванными руками и ногами, простреленных в голову, в ноги, жестоко порубленных и проч., без пищи уже много уже время бывших и не имевших уже средств напитаться более суток. Войдя в сарай, общий стон от сих несчастных произошел. Все просили пить. Молодой офицер приказал принести ушат воды, но не успели его внести, что они все к ушату бросились и, от нетерпения толкая и оттаскивая друг от друга, его весь пролили не напившись. Тут офицер приказал другой ушат им принести с тем условием, что он прикажет раздавать им пить. Тут кой как они напились. После сего молодой офицер бросил им несколько горстей сухарей: новая драка и бесполезная милостыня; сухари от жадности каждого никому не достались. Офицер опять несколько сухарей взял и приказал их порядком раздать, между тем приметил он, что, отдаляясь от прочих, в углу сидел один раненый, руки сложа смотрел, казалось, хладнокровно на все сие происшествие, ни слова не говоря. Молодой офицер у него спросил: Ты что за человек, зачем ты ничего не просишь и не берешь? Я офицер, отвечал сидящий в углу, и когда мои солдаты утолят свою жажду и голод, тогда я только могу просить о помощи. Вот можно сказать их же речью: Ou diable la vertu va-t-elle se nicher?[3] и между разбойников! Жаль, что этот тут с ними вместе был.
24) Вонь, происходящая от пленных, причинена была испорченными их желудками от претерпенного ими жестокого голода, и от того, что, попавшись один раз в избу, они из оной уже не выходили, пока силою оттуда их не выгоняли, и все нужды исправляли, не выходя на двор и даже не раздеваясь. Очевидцев тому много имеется, между прочих князей Дмитрий Владимирович Голицын; после Березинского дела, идучи к Вильне, встречали они кучу оставленных на месте сражения раненых и умирающих с голоду и холоду. Один из французов сих, оставшийся на ногах, из числа денщиков, останавливает его и спрашивает, видя военачальника, едущего верхом со многими офицерами: Не он эрц-герцог Карл? Он хотел сказать, не он ли Великий Князь Константин Павлович, которого он хотел просить о помощи; но по старой привычке воевать с цесарцами спрашивал эрц-герцога. – Нет, отвечал ему князь Голицын, я не эрц-герцог; но что тебе надобно! – Ах! добрый мой господин [mon bon monsieur] сжальтесь над моим полковником, прикажите ему дать руку помощи. – Да где он, сказал князь? – Вот здесь, лежит между мертвыми, ранеными и умирающими, не евши уже несколько дней. – Тут князь приказал его поднять, посадить на лошадь и приказал вести его в Вильну за дивизией своей. Прибывши на ночлег, приказал он полковника сего накормить. А как в походе иногда тут же спальная, гостиная и столовая бывает и кухня, то полковник наш, увидев что говядину разрезали на части, чтоб оную в кушанье готовить, как голодный вояк бросился на сырое мясо и начал его зубами драть, сколько ему ни говорили, чтобы он подождал, пока изготовят кушанье; он ничему ни внимал, одурев и почти как исступленный от холода и голода; потом, чтоб довершить сходствие его с дикими зверями, тут же, не выходя из комнаты, начал исполнять естественные свои нужды, не внимая, как шальной, никаким представлениям.
25) Смоленские крестьяне Порецкой округи, уставшие прибирать тела убитых оружием и умерших голодных французов, досаду свою изъявляют следующими словами тамошним наречием, говоря о тех жителях, которые сражались с неприятелями: «Воткили цорт помогал им набить, а теперь прибирай; а тебе француза не цорт нес сюды».
26) Некоторые помещичьи крестьяне Нижегородской губернии, узнав, что барин их (Андреян Иванович Дивов) принужден удалиться в Нижний-Новгород с больною своею женою, дабы не попасться в руки неистовым французам и знав притом, что он в сем городе пристанища не имеет, решились сами от себя сторговать порядочный дом и, купив оный на свои деньги, предложили своему помещику поместиться в сем доме с его семьею. По прогнании французов, те же крестьяне, узнав, что больная их госпожа желает ехать в Москву; но не смеет пуститься в дорогу, без того врача, который ее пользовал в Нижнем-Новгороде, а именно г-на Мудрова (который, содержание свое получая от трудов своих, просил потерянное им время в проезде до Москвы вознаградить суммою, равняющуюся той, которую он в сие бы время мог получить от вольной практики) крестьяне, узнав справедливое требование врача и, будучи сведомы о недостаточном положении помещика их, явились к г. Мудрову и предложили требуемые им деньги и уговорили его ехать с помещицей их. Когда же пришло время к отъезду, то помещик старался как можно менее обременять сих примерных крестьян поборами, назначил с них для подъема его семьи и целого дома 12 лошадей; но крестьяне исчислили, что ему менее 40 подвод на подъем взять не можно, поставили оные и довезли таким образом и жену его безмездно в Москву. Здесь опять вышло новое прение между крестьянами и помещиком, неизвестное в просвещенных Европейских землях! Сей последний, расчитывая, что бы должно заплатить вольнонаемным извозчикам, насчитал от Нижнего до Москвы на 40 конных подвод до 1800 руб.: но крестьяне не только что не взяли сих денег, но напротив того объявили помещику, что они было приготовили поклониться ему 20000-ми рублей на обзаведение его дома после Московского разорения; но как с них скоро очень потребовали казенные подати и другие повинности, то они принужденны были означенные деньги на сии предметы употребить, примолвя к сему следующее: Отец наш, кормилец, небось: мы другие соберем и ими тебе челом ударим! Русский, просто благочестивый человек, слушая сию истинную повесть, скажет: вот плоды родительского семейного правления! Просвещенный же Европеец отнесет сей подвиг к невежеству, глупости и к рабству нашего народа!
27) По полученным к 11.03.1813 сведениям от гражданских чиновников, занимающихся схоронением и сожжением человеческих тел после погибшей в России французской армии и других всей почти Европы войск, известно, что до сего числа, при открытии однако ж ежедневно новых тел, схоронено и сожжено уже в одних Московской, Смоленской и Витебской губерниях 213000 с сотнями, а в Вильне и вокруг оной на две только версты 53000, и того по сие время 266000 с сотнями.
28) Здесь не худо поместить следующие два анекдота, рассказанные мне ген.-майором Николаем Матвеевичем Бороздиным, чтобы видеть меру развращения т. н. просвещенных народов и степень честности варваров и диких т. н. народов.
В преследовании французской армии от Березины до Вильны, в том отряде, в котором находился Бороздин, взяли в полон старого солдата из числа саперов. Черты лица, седые его волосы и борода, доказывали маститую его старость, и в самом деле он сказывал, что он еще начал служить при Людовике XV. Сии обстоятельства и его благородное и скромное поведение привлекли к нему некоторое снисхождение победителей. Вместе с ним был взят семи или восьми летний мальчик, ибо Наполеон с собой не армию привел, а целое переселение воинов, мастеровых, жен их и детей. Мальчик сей по летам своим и фигуре полюбился г. Бороздину; он взял его к себе и обходясь как с сыном, вечером, когда пришло время ложиться спать, приказал он ему молиться. Что такое молиться? сказал мальчик. Молиться Богу, сотвори молитву свою, перекрестись и ложись спать. Что такое Бог! закричал мальчик, не хочу молиться, не хочу креститься. Тут было г. Бороздин на него прикрикнул и пригрозил; но мальчик с криками, со слезами продолжал: Что это Бог? что за глупость, не хочу молиться. Старый солдат сапер, о котором выше сказано, свидетель был сего происшествия; он, обратясь к нашим чиновникам, ужасенный степенью сего развращения, сказал им: – «Вот, господа, вы удивляетесь, что мы у вас обругали святыню, разграбили ваши церкви и пр.: что вы хотите от таких людей! ведь все генералы, офицеры и солдаты, все они неистовой французской революции – и вот ее плоды!»
Напротив того, тот же генерал Бороздин мне рассказывал, что часто случалось ему видеть башкирца, который к нему на походе принесет целый ком серебра, отбитого у неприятелей, из числа грабленных в церкви, образов, и говорит изломанным русским языком: «Вот, бачька, серебра, прикажи взять». Как взять? Да оно твое, ты его отбил. – «Да, бачька, отбил, но оно твой мечет». – Что же ты его и возьми, оно тебе теперь принадлежит. «Нет, бачька, Магомет убьет. Вот, видишь, собак француз умирает (показывая тут же на дороге лежащего и умирающего француза, каковой пример на всяком шагу встречался) видишь, бачька, он умирает за то, что мечет ваш грабил!» Какая противоположность просвещенного и невежественного народа!
Когда, при бегстве Наполеона из Москвы, был взят генерал Симсон, управляющий тогда генеральным штабом армии французской, то упоенный еще славою своего народа и верою в гений Наполеонов, он с похвальбою рассказывал русскому офицеру, приставленному к нему, как к пленному генералу, чтобы мы не гордились и не надеялись на мнимые наши успехи, что император его взял уже позицию на Днепре, где он учредил и зимние свои квартиры (что в самом деле и сбылось по несчастию не для его самого, но для его войска, которое около сих мест не токмо остановилось на винтер, но даже и на вечных квартирах) и станет снаряжать новую армию в Польше. А как Его Величество усмотрел выгоду иметь при армии казаков, то он в Польше же приказал оных образовать до 30000 человек. Казацкий офицер (один из Иловайских), взявший помянутого ген. Симсона в плен, бывший тут же при нем, не понимая языка французского, вслушался однако ж в слово казак, и спросил у офицера, что это он говорит про казаков? – Офицер перевел ему слова г-на Симсона. Г-н Иловайский весьма остроумно и забавно просил офицера ему перевести, чтобы он дал знать Имп. Наполеону, что он таким образом никогда не заведет у себя казаков, а если он хочет их непременно иметь, то надобно ему из Парижа прислать к ним на Дон побольше молодых и хороших баб и девок, так он берется, что ему там наделают пропасть настоящих казаков. (Рассказ генерал-адъютанта Голенищева-Кутузова).
При отбитии под Красным обоза маршала Нея, казак, которому при разделе сей богатой добычи достался собственной маршальский мундир Москворецкого принца, вздумал из оного сделать забавное употребление; он, с черною длинною бородою, надел на голову маршальскую шляпу, а на себя напялил шитый его мундир и в таком наряде, как стрела, ударился прямо к первому французскому отводному караулу; доехав до оного в нескольких шагах, на всем скаку остановил свою лошадь и пред изумленными французами, караульным офицером и его отрядом, вытянул язык как можно длиннее, – стремглав обратился назад к своим товарищам, не дав даже времени по нем выстрелить. (Рассказ полковника Федора Семеновича Уварова).
29) Русский солдат видит вещи своим порядком и дает иным такой толк, который не скоро войдет в голову самых просвещенных людей. Когда увидели они в первый раз медаль с оком Провидения на 1812 г., то они об ней говорили следующее: «Надпись то: не нам, не нам, мы знаем, она еще при государе Павле Петровиче была на рублях, а вот уж за глаз то спасибо! Ведь это в память покойного фельдмаршала: у него у батюшки один глаз был, да он им более видел, нежели иной двумя. (Того же Уварова).
30) Перед сражением гвардии под Кульмом, где Вандам был наголову разбит и взят в плен, положение Государя и всей армии было столь опасно, что В. К. Константин Павлович, подъехав к 1-му гвардейскому полку, сказал ему: «Ребята, друзья – Император в горах, спасите Царя!» Сие слово, переходя мгновенно из уст в уста по всей линии гвардейских войск, было им священным заветом: костями на месте лечь, как говаривали наши праотцы, или победить.
31) Во время сего же Кульмского дела, один из генерал-адъютантов Государя И., посланный к войску для отдачи некоторого приказания, встретил гвардейского солдата из числа великанов, составляющих первую ширину сего отборного войска; он был ранен в руку пулею и шел хотя бодро и твердою выступкою, но взор его был пасмурный. Встретившийся с ним генерал спросил его: Что брат? Видно тебя ранили? – «Ранили ваше превосходительство, да это горе небольшое, а вот что обидно, ранил то младенец!» И так сей храбрый воин не о потере члена или опасности раны своей заботился, но простить того не мог, что нанесена она ему была молодым, невзрослым еще мальчиком, из коих ныне вся почти французская армия составлена.
32) При Кульмском деле, где лютый Вандам был взят в плен и где Российская гвардия под предводительством графа Остермана-Толстого, покрылась вечной славой, сей неустрашимый и отважный военачальник был жестоко ранен; под конец сражения ядро ему оторвало руку. Врачи хотели было его вести в Теплиц, чтоб там в тишине сделать графу надлежащую операцию; но он сего не позволил и приказал отнять себе руку с тою неустрашимостью и с тем же равнодушием, с каковым был он при войске во все время того жестокого сражения, в котором 35000 или 40000 французов нападали невступно на 7000 человек Российской гвардии; а чтоб доказать сие равнодушие и солдатам подать сильнейший пример оного, он во время, как на самом почти поле сражения отымали ему руку, приказал привести песельников, которые пели во время операции, а лекарям, начавшим между собою лепетать по латыни, приказал непременно говорить по-русски или по-французски, с тем, чтобы он мог разуметь о чем дело идет. (От Кутузова).
33) (От его превосходительства Ивана Александровича Вельяминова и Шилова). Между многими отважнейшими предприятиями храброго и смелого покойного полковника Фигнера, как-то бытие его в Москве для соглядотайства под видом русского мужика, или переодевание его во французский мундир и явление в таковом наряде посреди французских войск для узнания их сил, можно в числе первых из сих предприятий поставить дерзновенное его намерение войти в Данциг и там осмотреть положение и число неприятеля. Сие дерзновение и опаснейшее его предприятие исполнено было весьма счастливо; но не избегнул он рокового удара в самом незначущем, говорят, деле. Вот как мне очевидцы рассказывали сей знаменитый подвиг г. Фигнера.
В начале осады г. Данцига, является он к осаждающим оный русским начальникам с повелением покойного князя Голенищева-Кутузова Смоленского, чтобы его пропустить в Данциг. Сие исполнено, он входит в город, где является начальству под видом какого-то итальянского купца. Осаждающие тщетно ожидают его возвращения в течение двух месяцев и наконец теряют совершенно надежду его видеть, узнав, что в Данциге повесили какого-то будто русского лазутчика. В сие самое время благополучно является к осаждающим из г. Данцига г-н Фигнер: он не токмо удостоверил Данцигского начальника Раппа (проводившего над ним строгое исследование при появлении Фигнера в Данциг, что он купец итальянский); но он, при выходе из сего города, получил от Раппа рекомендательное письмо к Наполеону. Комедию сию он удачно играл, по случаю долгого его пребывания в Италии, знания сего языка и короткого знакомства с одним там купеческим домом.
Покажите нам французского офицера, который бы делал такие чудеса, как Фигнеры знаменитые, Сеславины, Давыдовы и проч.
34) При окончании сражения под Красным представили покойному князю Гол.-Кутузову Смоленскому четыре отбитые французские орла и несколько других значков. Он тотчас, сев на лошадь, со своим штабом и в сопровождении сих трофеев, поехал вдоль по линии наших бивуаков; солдаты, стоя в рядах, душевно радовались на сию похищенную у неприятелей славу и восклицали громогласно радостное для нас и ужасное для врагов: Ура!
Князь был встречен при бивуаках л. г. Семеновского полка тогдашним гвардии начальником г.-л. Лавровым, который просил князя на чашку чая. Старец сошел с лошади, сел на походный стул и, рассматривая знамена, привешенные к орлам французским, он на них прочитал: Ульм, Аустерлиц.
– «Вот имя, сказал он, которого я терпеть не могу, но впрочем je m’en lave les mains[4], я этого сражения никогда не хотел», потом вынул из-за пазухи бумажку и начал всем предстоящим читать полученную им басню г. Крылова. – «Волк на псарне». Когда же дошло до стиха:
«ты, сер, а я, приятель, сед»,
то князь, приподняв свою фуражку, всем показал почтенное свое чело, украшенное сединами, следственно и опытностию – сие знаменитое вместилище столь великих душ и замыслов ко спасению отечества! (От Л. О. Гурки, Семеновского офицера).
Примечания:
[1] Правда, это ужасно: но все же лучше нежели коняк, т. е. лошадь (этим именем французы называли малорослых лошадей у русских крестьян).
[2] Николай Николаевич (Карский) и младший брат его (граф) Михаил Николаевич (Виленский).
[3] Где, чорт возьми, скрывается доблесть?
[4] Умываю в этом руки.
