Вчера мы снова появились в свете, на ужине у графини Разумовской: это был день ее рождения. Я слышала у нее Штейбельта, который, однако, отнюдь не привел меня в восторг. Что касается игры, то он Фильдова мизинца не стоит. При этом хвастун, всех презирает, лицо у него препротивное и окончательно не понравилось мне. Вот какое впечатление сделал на меня ваш лучший петербургский артист. Кроме него, я слышала братьев Бауер, из которых один играет на виолончели, а другой на скрипке. У первого действительно премилый талант. Я слушала его с большим удовольствием, несмотря на то, что друг Ромберг избаловал мой слух. Вечер закончили длинным и вовсе неинтересным макао^[1]. Нынче я еду ужинать в небольшом обществе у графини Соллогуб, которая сидит постоянно дома, так как собирается родить. Мама отправляется на ужин к Апраксиной, и я очень рада, что могу провести вечер у Соллогуб, которая жалуется, что я совсем у нее не бываю. Мне очень весело в ее обществе.

Говорят, что на Пасхе в собрании будет большой праздник в честь статуи императрицы Екатерины. Если это правда, то я буду иметь случай обновить мой шифр^[2].

Христос воскресе, мой милый друг. Вчера был праздник в собрании^[3], и весьма неудачный. Граф Мишо очень дурно распорядился, так что празднество это своею нелепостью вполне соответствовало уродливым украшениям залы. Вообрази себе тысячу особ, разряженных как куклы, которые ходят из одного угла в другой наподобие теней, не имея другого развлечения, кроме заунывного пения хора, состоящего из тридцати человек. Не было ни ужина, ни танцев, словом — ничего. Двенадцать болванов^[4], стоящие во главе нашего бедного собрания, вчера вполне выказали свою глупость. Надеюсь, что нынешний год будет последним годом их царствования. Четырех уже сменили, и поступившие на их место хотят начать с того, что велят нынешним летом уничтожить страшных чудовищ, поставленных в виде украшения их предшественниками.

Как видишь, я весьма неудачно дебютировала с моим шифром.

Вот тебе новость. Камер-юнкер Муханов женится на маленькой княжне Мещерской, племяннице графини Головкиной, которая, следовательно, приходится тебе сродни.

Нынче вечером Пушкина выходит замуж за Гагарина. Мама, в качестве тетки жениха, будет присутствовать на свадьбе, которая будет пышная и великолепная, наподобие свадеб, которые праздновали пятьдесят лет тому назад. Пушкина непременно хочет показать все кружева, купленные ею в приданое дочери, и ради этого наши маменьки должны подчиниться несносному этикету. К счастью моему, я исключена из этого праздника, чем и воспользуюсь, чтобы провести вечер у г-жи Соллогуб, которая еле двигается; она жестоко обсчиталась, предполагая, что родит в конце марта.

Графиня Сен-При, приехавшая из Каменец-Подольска, распустила слух о моей свадьбе с герцогом де Граммон, отцом г-жи Давыдовой. Когда это известие, облетев всю Москву, дошло до меня, я от души посмеялась. Впрочем, я понимаю, в чем дело. Герцог в родстве с семейством Полиньяк. Фамилии перепутали и произвели меня в герцогини. Что за страсть приискивать мне женихов!

У нас нет других новостей, кроме дуэли Мордвинова с Шатиловым (в которой первый вел себя прескверно, а последний был ранен), и еще свадьбы Даши Нащокиной с Бахметьевым, которого здесь мало знают, но известно, что у него прекрасное состояние.

У Гудович родился сын. Все наши дамы беременны. Нынешнее лето акушерки заработают много денег.

Меня очень рассмешило все, что ты написала про Марию Гагарину. Родные ее говорят, что она скоро вернется сюда. Будь уверена, что мы ее проучим; она должна будет изменить свое обращение: иначе ей придется всюду быть одной или сидеть дома. Она принуждена будет сделаться обходительной, чтобы ей не приходилось на бале весь вечер не покидать своего кресла. Впрочем, мне бы хотелось, чтобы она на первых порах выказала свою спесь; мне желательно видеть, какой она придаст ей вид. Она и без того далеко не красива собой.

Я вовсе не знаю молодую Мещерскую, жених же ее совершенный олух. В начале зимы мы имели удовольствие видеть его почти на всех наших вечерах, и он постоянно служил предметом насмешек. Особенно потешались над ним брат мой Николай и Олсуфьев; однако, несмотря на свою глупость, он делает прекрасную партию. Истинная правда, что дураки самые счастливые люди на свете.

Отправляюсь на бал к г. Архарову^[5]; он нынче именинник. Много будет народу, много шуму и, по всей вероятности, мало удовольствия.

Прения в собрании окончились сменою всех прежних старшин. Новых выбрали из числа самых почтенных, уважаемых и известных в городе лиц. Толстый граф Мишо пришел в такую ярость, что даже жаловался брату своему. Последний похорохорился, надеясь этим помешать высказаться всеобщему недовольствию, но, по своей неловкости, навлек лишь на себя неприятности и решился сидеть смирно, предоставляя дворянству действовать, как ему вздумается.

Если ты хочешь знать московские новости, скажу тебе, что соседка наша Соковнина при смерти вследствие родов. Соллогуб родила сына. Вот неделя, как я не видела Вяземских. И муж и жена оба больны. На наших вечерах постоянно бывало много гостей, так как из всех знакомых домов только в одном нашем аккуратно принимают каждый день.

Нынешний год мы впервые уезжаем в деревню, к великому неудовольствию наших ежедневных посетителей. Даже Апраксина, несмотря на свою гордость и богатство, сознается, что не знает, куда ей деться на будущей неделе, так как она привыкла ужинать у нас каждый Божий день.

Из этого ты можешь заключить, дружок, что мы играем маленькую роль и кое-что значим для некоторой частицы московских жителей.

Мы уже повидались со всеми соседями. Нынче ждем к ужину Соймоновых, Соловую и Левашеву. В конце недели приедет дядя Кошелев; тогда я не ведаю, что с нами станется, так как при нем все и всё подчиняются его воли. Мать моя с детства воспитывалась в его доме и почитает его как отца; потому когда он бывает у нас, то его воля служит законом для всех. Со смерти отца он всегда был защитником и благодетелем нашей семьи.

Соллогуб родила в день нашего отъезда из Москвы. Желая иметь известия о ее здоровье, я написала ей после девяти дней. Сегодня получила от нее письмо, в котором она говорит мне, что она и сынок ее здоровы и что московские обитатели ломают себе голову, стараясь отгадать, кого назначат на место друга твоего Гудовича, который, получив отставку, отправляется в имение свое в Малороссию, где и намерен поселиться.

Ты, верно, уже слышала, что соседка наша Соковнина умерла от последствий апоплексического удара. Муж ее в отчаянии. Она оставила трех дочерей, из которых старшей четыре года.

Вообрази, Ростопчин^[7] — наш московский властелин! Мне любопытно взглянуть на него, потому что я уверена, что он сам не свой от радости. То-то он будет гордо выступать теперь! Курьезно бы мне было знать, намерен ли он сохранить нежные расположения, которые он выказывал с некоторых пор. Вот почти десять лет, как его постоянно видят влюбленным, и, заметь, глупо влюбленным. Для меня всегда было непонятно твое высокое о нем мнение, которого я вовсе не разделяю. Теперь все его качества и достоинства обнаружатся. Но пока я не думаю, чтобы у него было много друзей в Москве. "Надо признаться, что он и не искал их, делая вид, что ему нет дел ни до кого на свете. Извини, что я на него нападаю, но ведь тебе известно, что он никогда для меня не был героем ни в каком отношении. Я не признаю в нем даже и авторского таланта. Помнишь, как мы вместе читали его знаменитые творения.

Приезд дяди расстроил порядок моих занятий. Знаешь ли, что я начинаю привыкать к дяде: я даже не раз пускалась с ним спорить. В будущую среду мы должны быть в Москве, чтобы свидеться с семейством Виельгорских.

Мне интересно знать подробности перевода «Дмитрия Донского» ^[8] на французский язык. Признаюсь, я не высокого мнения об этом произведении.

Вот я снова в Москве, мой милый друг. Я познакомилась с моей невесткой и со всем ее семейством. Они все очень приятные люди. Жена Михаила Виельгорского более дитя, нежели обыкновенно бывают в ее годы; но она так мила, так старается всем угодить, что невольно находишь прелесть в ее наивности. Пока я еще не могу произнести определенного суждения о моей будущей невестке, Даше.

Она исключительно занята моим братом. Впрочем, из всего, что замечаю, я вывожу заключение, обещающее много хорошего в будущем. Надеюсь, что я близко сойдусь с нею.

Мы дожили до такой минуты, когда, исключая детей, никто не знает радости, даже самые веселые люди. Нас, быть может, ожидает страшная будущность, милый друг! Безграничная покорность воле Господней, совершенное, слепое подчинение Его неисповедимым приговорам—единственные чувства, могущие успокоить нас в такое время, когда страх весьма основателен. Будем молиться, милый друг! Предстоящая война причиняет мне много беспокойств. Нынче писала к Сен-При^[9], прося его взять к себе брата моего Николая в адъютанты. С минуты приезда моего сюда я не слышу другого разговора, как о войне.

Я каждый день видаюсь с семейством Виельгорских, даже с Иосифом, который перестал дичиться и решился появляться в обществе. Я также часто видела Софью Оболенскую, но теперь она на неделю уехала в деревню. Третьего дня вечером у нас был Ростопчин и просидел несколько часов. Мундир его не украсил, и он ужасно уродлив без пудры. Громадный лоб его весь открыт. До сих пор им довольны, может быть, потому, что все новое нравится; впрочем, я никогда не сомневалась, что у него в тысячу раз более ума и деятельности, чем у бывшего нашего фельдмаршала. Остается знать, как он будет действовать. Вчера я провела день в Царицыне. В субботу я опять отправляюсь туда, так как это будет день именин дяди Валуева, и, по всей вероятности, там соберется весь город. Мне также предстоит ехать в Петровское к гр. Разумовскому, чтобы быть представленной сестре его, г-же Загряжской.

Дядя мой, Кошелев, не любит долго сидеть по вечерам, и потому мы вечером никого не принимаем, кроме Виельгорских.

Поговорю с тобой о трех жалких парочках: о Гагариных и Соллогуб. Князь N в то время, как мы были в деревне, давал ужины, на которые истратил 120 тысяч рублей. Жена его ужасно безумствует, но нельзя не пожалеть о ней, видя, как мало муж обращает на нее внимания. Правда, что сама-то она мало это замечает и совершенно бывает довольна, говоря о своей беременности и о 70 тысячах мужнина дохода. Но ежели муж ее будет продолжать играть, то она лишится удовольствия хвастать своим богатством. Гагарины тоже достойны сожаления. Кн. Андрей решается отправиться в поход и предоставляет жене справиться с родами, как знает. Он да П. развратили Соллогуба, который, будучи недальнего ума, может быть, не вдался бы в излишества, если бы эти господа не увлекли его. О жене его жалеешь более, чем о других, так как с ее умом, тактом и вообще умением держать себя ей должно казаться невыносимым все, что ей приходится видеть.

Это общество мужей-холостяков устроило за городом пикники, на которые дам не приглашают, а на место их берут цыганок, карты, и вообще не стесняются. Спрашиваю тебя, каково видеть это женщине, у которой есть хотя сколько-нибудь чувства? N слишком глупа и безалаберна, а Гагарина слишком молода, чтобы видеть вещи в надлежащем свете. Одна Соллогуб все понимает. Я ее застала с опухшими глазами; но я готова пари держать, что толстый граф причина ее слез. Меня приводят в негодование подобные вещи. Спрашивается, как же не бояться замужества, имея подобные примеры перед глазами.

Свадьба моего брата назначена 5-го июля.

Ты, вероятно, тревожишься о своем брате и потому не пишешь мне, милый друг.

Мы здесь все грустны и приуныли. Я нахожусь в постоянном страхе. До сих пор до нас доходят лишь ложные слухи. В Москве говорят, что французов побили раз пять или шесть. Хорошо бы, если бы мы в действительности одержали хотя одну победу, тогда бы мы скоро отделались от жестокого врага человечества. Следует желать, чтобы в настоящем случае оправдалась русская пословица: глас народа — глас Божий. В настоящее время я чувствую более, чем когда-либо, какое счастье не быть лишенной веры в Провидение: она не дает впадать в отчаяние, что непременно случилось бы, если бы полагались на силы и гений жалкого человечества.

В пятницу вечером мы были в гостях у гр. Ростопчиной, которая пленила меня. До сих пор я видела ее лишь вскользь и потому не могла о ней судить. Но этот раз, застав ее одну, мы с мама просидели у нее довольно долго, и я была в восторге от ее беседы. Она мне нравится в миллион раз более мужа своего, который тоже выходил к нам; он ужасно теряется при сравнении с женою. Впрочем, до сих пор им очень довольны в нашей доброй Москве. Он очень деятелен, справедлив, и если не изменится, то его очень полюбят здесь.

В субботу, в Петров день, дядя Валуев был именинник, и я обедала у него в Царицыне. Было множество гостей. Вчера я ужинала в Петровском у Разумовских. Кроме нас, гостей никого не было, так что я свободно могла наблюдать за сестрой графа, г-жой Загряжской, о которой я постоянно слышала разговоры с тех пор, как себя помню, и которую мне вчера пришлось видеть в первый раз. Недоставало четвертого партнера, и меня усадили играть в бостон с ней, с Апраксиной и с самим графом Львовым. Это три особы, нисколько не похожие друг на друга, но все они так любезны, что я с удовольствием играла с ними в скучнейшую игру, которую я очень плохо знаю.

Тебе интересно знать мое мнение о семействе Виельгорских. Вот три недели, как я вижусь с ними с утра до вечера и потому могу судить о них. Жена В. премилый ребенок, но не более, как ребенок, которым необходимо руководить; ей нужно давать советы, сдерживать ее подчас, так как у нее довольно упрямый характерец; я замечаю, что в семействе о ней имеют мнение одинаковое с моим. Муж ее — добрейший из людей, но бесхарактерный; ему не справиться с ней, тем более что он дает вертеть собою как угодно, почти всегда исполняет волю Катиши, и я ему предсказываю, что через два или три года он постоянно будет плясать по ее дудке. Впрочем, она очень мила и в обществе весьма приятна. Что же касается до ее ребячества, не могу дать тебе лучшего образчика его, как рассказав, что она понять не может, почему настоящая война всех интересует. Я из сил бьюсь, объясняя ей, что от этого зависит общее спокойствие; слова мои даром пропадают: она гораздо более думает о кружевах и тряпках, нежели о судьбе страны, в которой живет. На первых порах я приметила в ней желание разыгрывать петербургскую барыню (впрочем, со мной она всегда очень вежлива) в отношении некоторых особ, которых она даже оттолкнула своим обращением. Третьего дня, оставшись одна с ней и Дашей, я начала разговор о том, какое неприятное впечатление производит важничанье особ, приезжающих из Петербурга. Я говорила вообще, никого не называя, и потому свободно могла высказывать, до чего это кажется смешно нам, москвичам. Я прибавила, что такие особы обыкновенно бывают всеми покинуты, так как у нас не любят тех, кто высоко задирает нос.

Мы очень хорошо знаем, что говорится про нас в Питере; но так как это не мешает ни нашему счастью, ни спокойствию, ни удовольствиям, то мы мало обращаем внимания на то, что о нас говорят. Но, коль скоро попадают в наше общество, мы хотим, чтобы действовали по-нашему. Катиша разделила мое мнение, и до сих пор мы с ней большие друзья. Что касается Даши, она так кротка, так добра, что такого рода мысли ей и в голову не приходят. Из младших братьев я больше всех люблю Матвея. Иосиф слишком дик. Впрочем, теперь он более общителен; прежде, говорят, он, кроме как со своей сестрой, ни с одной женщиной не разговаривал. Самый младший — премилый. Вообще, все семейство преприятное; они все дружны между собою, что так редко встречаешь в нашем веке. Мари Гагарина уже приехала. Я не берусь ее вразумлять, пусть над этим потрудится ее муж. Он, говорят, собирается увезти ее на некоторое время в дальнее имение к матери своей. Сердца, ум и глаза устремлены у всех на берега Двины. Только об этом и говорят.

В течение прошлой недели я столько видела, слышала и перечувствовала, что при всем моем желании, милый друг, я не могу передать тебе словами всего мной испытанного в последнее время. Я всегда была того мнения, что не должно слишком заботиться о будущем; нам сказано: довольно для каждого дня своей заботы. Никогда я так живо не чувствовала справедливости сих слов, как в настоящее время. Что Богу угодно, то и случится, говорю я себе, не делаю никаких предположений и лишь стараюсь как можно полезнее проводить время, которым могу располагать. В понедельник была свадьба брата. Во вторник и среду у нас были семейные обеды, и в среду же вечером дядя и брат Николай отправились в имение в Смоленскую губернию. Через два часа по их отъезде мы получили известие о прибытии государя императора. Его ожидали в четверг вечером, и все дворянство собралось в Кремле. Его Величество прибыл ночью. Его Высочество Великий Князь тоже здесь со вчерашнего дня. Никто наверное не знает, сколько времени они пробудут и куда отправятся отсюда. Я ни разу не была ни при дворе, ни в соборе, и никуда мне не хочется: много охотниц и без меня. Собор всегда набит здешними барышнями. Пусть так, а мне дома покойнее. Государю я искренно, от души желаю всякого счастия и молиться за него всегда и везде готова, что и могу делать в других церквах; но толкаться, лезть в толпу и духоту не вижу никакой нужды. Матвей Виельгор. вступил в казачий полк, сформированный кн. Оболенским; туда, в качестве офицеров, принимают лишь молодых людей, имеющих какой-либо гражданский чин. Все семейство Архаровых здесь, но я еще с ними не виделась. Не до визитов.

Спокойствие покинуло наш милый городок. Мы живем со дня на день, не зная, что ждет нас впереди. Нынче мы здесь, а завтра будем Бог знает где. Я много ожидаю от враждебного настроения умов. Третьего дня чернь чуть не побила камнями одного немца, приняв его за француза. Здесь принимают важные меры для сопротивления в случае необходимости; но до чего будем мы несчастны в ту пору, когда нам придется прибегнуть к этим мерам. Все в руках Божьих; следовательно, пока зло не совершилось, мы не должны отчаиваться и сомневаться в Божьем милосердии.

В Москве не остается ни одного мужчины: старые и молодые все поступают на службу. Везде видно движение, приготовления. Видя все это, приходишь в ужас. Сколько трауров, слез! Бедная Муханова, рожденная Олсуфьева, лишилась мужа. Несчастный молодой человек уцелел в деле Раевского^[10], выказал храбрость, так что о нем представляли кн. Багратиону; но в тот же вечер он отправился на рекогносцировку, одетый во французский мундир, и был смертельно ранен казаком, принявшим его за неприятеля. После этого он прожил несколько дней и скончался на руках шурина своего, который прибыл сюда два дня тому назад, чтобы сообщить грустное известие матери и сестре. Последняя лишилась также дочери, которую сама хоронила.

Мы все тревожимся. Лишь чуть оживит нас приятное известие, как снова услышим что-либо устрашающее. Признаюсь, что ежели в некотором отношении безопаснее жить в большом городе, зато нигде не распускают столько ложных слухов, как в больших городах. Дней пять тому назад рассказывали, что Остерман одержал большую победу. Оказалось, что это выдумка. Нынче утром дошла до нас весть о блестящей победе, одержанной Витгенштейном. Известие это пришло из верного источника, так как о победе этой рассказывает гр. Растопчин, и между тем никто не смеет верить. К тому же победа эта может быть полезна вам, жителям Петербурга; мы же, москвичи, остаемся по-прежнему в неведении касательно нашей участи. Что относится до выборов и приготовлений всякого рода, скажу тебе, что здесь происходят такие же нелепости, как и у вас. Я нахожу, что всех одолел дух заблуждения. Все, что мы видим, что ежедневно происходит перед нашими глазами, а также и положение, в котором мы находимся, может послужить нам хорошим уроком, лишь бы мы захотели им воспользоваться. Но, к несчастию, этого-то желания я ни в ком не вижу и признаюсь тебе, что расположение к постоянному ослеплению устрашает меня более, нежели сами неприятели. Богу все возможно. Он может сделать, чтобы мы ясно видели; об этом-то и должно молиться из глубины души, так как сумасбродство и разврат, которые господствуют у нас, сделают нам в тысячу более вреда, чем легионы французов.

Мы с мама приобщались нынче. По моему мнению, теперь самая пора для покаяния, потому что лишь искренним раскаянием в грехах можем мы умилостивить Бога. Мне вполне понятно твое беспокойство о нашем родном городе. Будем надеяться, что в нем есть люди, коих молитвы дойдут до Всевышнего и спасут всех нас. Народ ведет себя прекрасно. Уверяю тебя, что недостало бы журналистов, если бы описывать все доказательства преданности Отечеству и Государю, о которых беспрестанно слышишь и которые повторяются не только в самом городе, но и в окрестностях, и даже в разных губерниях.

Узнав, что наше войско идет вперед, а французы отступают, москвичи поуспокоились. Теперь реже приходится слышать об отъездах. А между тем вести не слишком утешительны, особенно как вспомнишь, что мы три недели жили среди волнений и в постоянном страхе. В прошлый вторник пришло известие о победе, одержанной Витгенштейном, и об удачах, которые имели Платов и граф Пален^[11]. Мы отложили нашу поездку в деревню, узнав, что там происходит набор ратников. Тяжелое время в деревнях, даже когда на 100 человек одного берут в солдаты и в ту пору, когда окончены полевые работы. Представь же, что это должно быть теперь, когда такое множество несчастных отрывается от сохи. Мужики не ропщут; напротив, говорят, что они все охотно пойдут на врагов и что во время такой опасности всех их следовало бы брать в солдаты. Но бабы в отчаянии, страшно стонут и вопят, так что многие помещики уехали из деревни, чтобы не быть свидетелями сцен, раздирающих душу. Мама получила ответ от Сен-При: он с удовольствием принимает на службу брата моего Николая. Придется расстаться с милым братом; еще прибавится горе и новое беспокойство!

Каждый день к нам привозят раненых. Андрей Ефимович опасно ранен, так что не будет владеть одной рукой. У Татищева, который служит в Комиссариате и, следовательно, находится во главе всех госпиталей, недостало корпии^[12], и он просил всех своих знакомых изготовить ему корпию. Меня первую засадили за работу, так как я ближайшая его родственница, и я работаю целые дни. Маслов искал смерти и был убит в одной из первых стычек; люди его вернулись. Здесь также несколько гусарских офицеров, два или три пехотных полковника; все они изуродованы. Сердце обливается кровью, когда только и видишь раненых, только и слышишь, что об них. Как часто ни повторяются подобные слухи и сцены, а все нельзя с ними свыкнуться.

Соллогубы совершенно разорены. Все имения графа находятся в Белоруссии между Могилевом и Витебском. Сама посуди, в каком виде они должны быть теперь. Бедную Соллогуб ужасно жалко. Она выдана замуж в расчете, что у мужа ее будет 6000 душ крестьян, и вот теперь у них у обоих всего 6000 рублей дохода; правда, ей еще кое-что достанется, но лишь по смерти матери. У Толстого, женатого на Кутузовой, восемь человек детей, и вообрази, что из 6000 душ у него осталось всего триста душ в Рязанской губернии, так как его имения тоже в Белоруссии. Как ни вооружайся храбростью, а, слыша с утра до вечера лишь о траурах да о разорении, невозможно не огорчаться и не принимать к сердцу всего, что видишь и слышишь.

Душевно рада, милый друг, что вы отчасти успокоились; что же касается до нас, мы тревожимся более, чем когда-либо, и готовы решиться на все, лишь бы избежать ужасной участи, которую нам готовят. Моли Бога, милый друг, чтобы Он простил тех несчастных, которые продают свое Отечество. Вот все, что могу сказать тебе касательно положения, в котором мы находимся. Я не смею сказать тебе, что мы предвидим в будущем, ежели Господь не сжалится над нами и не пошлет нам неожиданной помощи.

Нынче утром я пошла в ту церковь, где мы были с тобой в прошлом году; она была полна народу, хотя сегодня нет праздника. Все молились с усердием, какого мне не приходилось еще видеть, почти все обливались слезами. Не могу выразить тебе, до чего я радовалась этому усердию, потому что я твердо убеждена, что лишь искренними молитвами можем мы снискать милосердие Божие. После обедни одна женщина с мужем своим служила молебен Божией Матери. Муж, одетый в военный мундир, по-видимому, готовится поступить на службу. Он и жена оба плакали. У меня болезненно сжалось сердце при виде горьких слез бедной женщины! Я сама теперь ежеминутно готова плакать; с трудом удерживаю слезы и иногда поддаюсь этой слабости человеческой. Если через неделю ты не получишь от меня другого письма, значит, меня уже не будет в Москве. Куда мы поедем, не знаю, а равно не ведаю, каким образом буду получать твои письма и сама писать к тебе.

Объявляю тебе, что я вполне разделяю мнение твоего мужа о г-же Сталь. Она неделю пробыла в Москве, бывала в знакомых мне домах, и я не имела ни малейшего желания видеть ее и ничуть не искала встретиться с нею. Что же она сделала такого прекрасного, чтобы возбуждать восторг! Сочинения ее безбожны и безнравственны или безалаберны (extravagantes); последние, по-моему, лучше, по крайней мере, они никого не совратят с истинного пути. Свет погиб именно потому, что люди думали и чувствовали так, как эта женщина. Я почти того же мнения о Коцебу. Правда, они оба известные писатели; но, признаюсь, не стоят того, чтобы ими восхищались.

Сию минуту узнала, что Кутузов назначен главнокомандующим^[13]. Поблагодарим Бога за Его милосердие и будем усердно молиться о будущем.

По всему видно, что нам приходится поплатиться за безрассудство двух наших главнокомандующих и за несогласие, возникшее между ними вследствие нового порядка, отменившего старшинство по службе и уничтожившего всякое подчинение между генералами. Платов, старший из них по службе, находится под командою у двух главнокомандующих; а Барклай, который по службе моложе Платова, Багратиона и двенадцати генерал-лейтенантов, которые у него под командою, заведует всем войском и так себя ведет, что возбудил к себе общую ненависть. Если так легко было нашему доброму царю уничтожить порядок, существовавший испокон веку, с другой стороны, не легко будет нашим генералам свыкнуться с порядком, по которому вчерашний начальник сегодня поступает под команду к своему подчиненному. Такие правила невыносимы для нас, русских, тем более, что они взяты у французов. Негодяи, продавшие себя Наполеону, не имеют у нас влияния над войском, и потому неудивительно, что оно отвергает нововведения тех злодеев, которые исключительно овладели умом нашего бедного монарха. Дело в том, что так как отдельные корпуса действовали несогласно и каждый хотел делать по-своему, то мы и потерпели страшное поражение под Смоленском, французы провели наших, как простаков. Была бы возможность поправить дело, если бы друг другу помогали или бы нашелся человек, который, заботясь обо всех, никого не обрекал бы на неизбежную жертву. Но дело повели таким образом, что город, который в состоянии был сопротивляться шесть месяцев, взят в три дня, и вот теперь наше войско и французы в 300 верстах от Москвы, и оба войска на расстоянии 7 верст друг от друга. Теперь тебе должно быть ясно, почему мы так радуемся назначению Кутузова. Он один будет начальствовать, и в его интересе заставить всех одинаково хорошо действовать. В последнем деле очень обвиняют Багратиона, который, желая присвоить себе славу освобождения Могилева, отнял защиту у Смоленска с одной стороны, а Барклай сделал тоже с другой стороны города, так как ему нужно было вести войско на Витебск. Французы воспользовались оплошностью и ударили в центр. Их было 100 000 под начальством Наполеона против 30 000 наших, которые три дня сопротивлялись и разбили бы их, если б получили поддержку. Но так как у нас в войске принято действовать по русской пословице: «Каждый за себя, а Бог за всех», то этих несчастных кинули на произвол судьбы. Когда французы подожгли Смоленск, наши принуждены были удалиться; по крайней мере, они могут смело сказать (таково общее мнение), что заслужили бессмертную славу. И точно, они выказали геройскую храбрость. Грустнее всего для нас убеждение, что причиною несчастия была измена одного известного бездельника, служащего у Барклая. Отряд корпуса сего последнего отбил багаж маршала Нея, и в его бумагах нашелся полный план, который уже был представлен Наполеону. Еще никого неназывают, но подозрение падает на адъютанта Государева Вольцогена. Вот тебе все новости из армии. Ты можешь их считать достоверными, так как я с утра до вечера вижусь с людьми, находящимися в служебных сношениях с армией. К тому же и главная квартира близко от нас, в Дорогобуже, в 20 верстах от огромного имения дяди Кошелева. Вчера утром приехала прислуга дяди, а также и крестьяне этого имения. Несчастные бросались к нему в ноги, прося о помощи, как будто он может помочь им и оградить их от разорения в случае, ежели по глупости или вследствие измены их предадут огню и мечу. Надо видеть уважение этих бедных людей к верховной власти. Один из мужичков объяснял мама, что они бы бежали, чтобы спастись, но указ царский не позволяет им бросать свои избы, пока французы не сменят наших войск. Посуди, до чего больно видеть, что злодеи, вроде Балашова и Аракчеева, продают такой прекрасный народ. Но уверяю тебя, что ежели сих последних ненавидят в Петербурге так же, как и в Москве, то им несдобровать впоследствии. Растопчин очищает Москву от подобных исчадий. Он выслал отсюда Ключарева, почт-директора, и одного из его помощников, Дружинина, которые находились в близких отношениях с Сперанским. Растопчин перехватил переписку Ключарева, весьма подозрительного свойства. Кроме того, ежедневно ловят французских шпионов. Народ так раздражен, что мы не осмеливаемся говорить по-французски на улице. Двух офицеров арестовали: они на улице вздумали говорить по-французски; народ принял их за переодетых шпионов и хотел поколотить, так как не раз уже ловили французов, одетых крестьянами или в женскую одежду, снимавших планы, занимавшихся поджогами и предрекавших прибытие Наполеона,— словом, смущавших народ.

Вчера мы простились с братом и его женой. Они поспешили уехать, пока еще есть возможность достать лошадей, так как у них нет своих. Чтобы проехать 30 верст до имения Виельгорских, им пришлось заплатить 450 рублей за девять лошадей. В городе почти не осталось лошадей, и окрестности Москвы могли бы послужить живописцу образцом для изображения бегства египетского. Ежедневно тысячи карет выезжают во все заставы и направляются одни в Рязань, другие в Нижний и Ярославль. Как мне ни горько оставить Москву с мыслию, что, быть может, никогда более не увижу ее, но я рада буду уехать, чтобы не слыхать и не видеть всего, что здесь происходит.

Почти два часа, как мы приехали в Рязань. Я узнала, что завтра идет почта в Москву, и пользуюсь случаем, чтобы написать тебе, дорогой друг. Скрепя сердце переезжаю я из одной губернии в другую, ничего не хочу ни видеть, ни слышать, 16-го числа нынешнего месяца выехала я из родного, милого города нашего. Сутки пробыли мы в Коломне; думаем пробыть здесь завтрашний день, а потом отправимся в Тамбов, где поселимся в ожидании исхода настоящих событий. Мы едем благополучно, но ужасно медленно двигаемся, так как не переменяем лошадей. Везде по дороге встречаем мы только что набранных солдат, настоящих рекрутов, и города в центре страны имеют совершенно военный вид. Не могу выразить тебе, какое неприятное впечатление все это производит на меня. В особенности беспокоит нас, что, отдаляясь от Москвы, мы лишаемся возможности получать известия. С пятницы мы решительно ничего не слыхали и не знаем, что делает армия. Нам предстоит пробыть в неведении еще с неделю. Хорошо бы было услышать добрые вести! Я смертельно тоскую, но здорова. Из четырех ночей я лишь одну спала как следует и, несмотря на то, не чувствую усталости. Не буду рассказывать тебе, как мы расставались с матушкою-Москвой. Дай Бог, чтобы никогда более не пришлось мне испытать что-либо подобное. Бывают до того горькие минуты, что о них тяжело вспоминать. Прощай, мой милый друг; в настоящее время я не желаю другого счастия, как только снова увидеть московские стены.

Вот уже шесть часов, как я в Тамбове, милый друг. Пятидневное путешествие наше было весьма неприятное; наконец мы дотащились сюда и намерены здесь ожидать решения нашей участи. Если матушка-Москва счастливо вырвется из когтей чудовища, мы вернемся; а ежели погибнет родимый город, то отправимся в Саратовское наше имение. Не могу выразить тебе, до чего у меня сжимается сердце при этой мысли. В Рязани мы нашли семейство Кологривовых; они третью неделю живут там по делам. Хотя мы никогда с ними не были дружны, а в нынешнем году у нас даже много было причин для ссоры; но, узнав, что мы приехали из Москвы, они явились узнать, что нового, любопытство взяло верх; сами же они насказали нам такое множество грустных новостей, что у нас чуть голова не закружилась. Под этим впечатлением мы выехали из Рязани. Погода была дурная; ехав все на одних лошадях, мы принуждены были останавливаться в течение пяти с половиной дней. Не можешь себе представить, чего мы натерпелись на грязных станциях. Самая плохая лачужка в окрестностях Москвы — дворец в сравнении с здешними избами. Нам приходилось сидеть среди кошек, свиней, телят, кур; мы задыхались от дыму; блохи, тараканы и всевозможные насекомые не давали нам покоя. Все это, конечно, не могло нас развеселить. Мы отдохнули только в Козлове, красивом городке Тамбовской губернии. Тут услыхали мы приятные вести; впоследствии они оказались ложными, но на минуту они нас успокоили, и нам даже захотелось осмотреть городок. Он наполнен пленными турками, которые, завидев красивые дорожные кареты наши, пришли на них полюбоваться и уверяли, что они никогда не видывали таких экипажей. В четверть часа нас окружило до 50 мусульман; все они проклинали французов и с радостными возгласами повторяли, что теперь они наши друзья, так как мир с ними заключен. Двое из них влюбились в Полину Валуеву и в меня и пришли предложить мама обменить нас за двух полковников. Матушка заметила, что дружба их зашла слишком далеко, и отослала нас.

Наконец нынче утром мы приехали сюда, где нам подтвердили известия, сообщенные Кологривовыми, еще с некоторыми прибавлениями. Мама выбрала Тамбов для местопребывания потому, что здесь в суде служит бывший адъютант отца, преданный душой и сердцем всей нашей семье. Этот добрый человек немедля посылает нам все известия, получаемые по почте из Москвы. Вести нерадостны; но можно надеяться, что, когда удалят подлых начальников, ход дел изменится. Впрочем, будет, что Богу угодно. Вся наша надежда на Его милосердие. Растопчин отлично действует; за это я его полюбила более, чем ты когда-либо любила его. Не можешь вообразить, как все и везде презирают Барклая. Да простит ему Бог и даст ему сознать и раскаяться во всем зле, которое он сделал. Вот три недели, что я не имею о тебе известий; жду будущей почты и приезда Сержа; в пятницу или субботу он должен быть здесь; авось он привезет мне от тебя весточку.

Здесь мы узнали, что Кутузов застал нашу армию отступающую и остановил ее между Можайском и Гжатском, то есть во ста верстах от Москвы^[14]. Из этого прямо видно, что Барклай, ожидая отставки, поспешил сдать французам все, что мог, и если бы имел время, то привел бы Наполеона прямо в Москву. Да простит ему Бог, а мы долго не забудем его измены. До сегодняшнего дня мы были в постоянной тревоге, не имея верных известий и не смея верить слухам. У нас дыбом стали волосы от вестей 26 и 27 августа. Прочитав их, я не успела опомниться; выхожу из гостиной, мне навстречу попался человек, которого мы посылали к губернатору, чтобы узнать все подробности. Первую весть, которую я услыхала, была о смерти братца, Петра Валуева, убитого 26-го. У меня совсем закружилась голова; удивляюсь, как из соседней комнаты не услыхали моих рыданий несчастные двоюродные сестры. Дом наш не велик; я выбежала во двор, у меня сделался лихорадочный припадок, дрожь продолжалась с полчаса. Наконец, совладев с собой, я вернулась, жалуясь на головную боль, чтобы не поразить кузин своих грустным лицом. У меня защемило сердце, когда я взглянула на несчастных моих кузин. Они не получали известий от матери ясно почему. Каждую минуту жду, что кто-нибудь из семьи приедет с горестным известием; больно видеть, как они тревожатся о матери и поминутно молятся за брата. Я не умею притворяться. Для меня невыносимо казаться веселой, когда я смертельно тоскую.

В моем грустном настроении я далеко не благосклонно встретила твои размышления о г-же Сталь. Скажи, что сталось с твоим умом, если можешь ты так интересоваться ею в минуты, когда нам грозит бедствие. Ведь ежели Москва погибнет, все пропало! Бонапарту это хорошо известно; он никогда не считал равными наши обе столицы. Он знает, что в России огромное значение имеет древний город Москва, а блестящий, нарядный Петербург почти то же, что все другие города в государстве. Это неоспоримая истина. Во время всего путешествия нашего, даже здесь, вдалеке от театра войны, нас постоянно окружают крестьяне, спрашивая известий о матушке-Москве. Могу тебя уверить, что ни один из них не поминал о Питере. Жители Петербурга, вместо того чтобы интересоваться общественными делами, занимаются г-жею Сталь; им я извиняю это заблуждение, они давным-давно впадают из одной ошибки в другую; доказательство — приверженность ваших дам к католицизму. Но ведь твоим, милый друг, редким умом я всегда восхищалась, а ты поддаешься влиянию атмосферы. среди которой живешь! Это меня крайне огорчает. Я этого от тебя не ожидала. Да что же такого сделала эта дрянная Сталь, чтобы возбудить такой восторг? Коринна сумасшедшая, безнравственная; ее бы следовало посадить в дом умалишенных за ее сумасбродство и за бегание по Европе пешком с капюшоном на голове, в намерении отыскать своего дурака Освальда. Последний—такая личность, которой я не могу себе вообразить; он меня бесит, я не терплю этих нерешительных характеров, которые вечно колеблются; в мужчине это более чем нестерпимо. Дельфина, по-моему, в тысячу раз хуже Коринны. Этот отвратительный роман представляет смесь беззаконий и сумасбродств, его и нельзя читать хладнокровно. Можно ли восхищаться женщиной, осмелившейся изобразить такую скверную сцену в церкви, а именно: женатый Леоне требует от Дельфины клятвы перед алтарем, что она будет принадлежать ему? Разве это не отвратительно? И ты восторгаешься автором такой гадости? Меня это крайне огорчает; я понимаю, что муж твой должен радоваться, что ты против собственной воли излечилась от этого восторга! Если Бог даст нам встретиться в более счастливую пору, я обещаю доказать тебе, что роман этот с начала до конца представляет собрание самых ужасных идей; в нем все никуда не годится, даже слог, которым он написан. Сделай милость, поверь мне, что не обстоятельства мешают мне восторгаться госпожею Сталь. Во всякую другую пору я была бы настолько же справедлива в отношении к ней. Я не уподоблю ее Вольтеру. Как он ни дурен, все же он гениален, он гадости говорил и проповедовал прелестным слогом; но и этого достоинства нет у г-жи Сталь. Я сделала усилие над собой, чтобы толковать с тобой о постороннем предмете: лишь одно занимает меня; я не знаю ни минуты покою, и если бы не вера в Божие милосердие и убеждение, что Богу все возможно, я бы сошла с ума, как Зинаида.

Что сказать тебе, с чего начать? Надо придумать новые выражения, чтобы изобразить, что мы выстрадали в последние две недели. Мне известны твои чувства, твой образ мыслей; я убеждена, что судьба Москвы произвела на тебя глубокое впечатление, но не могут твои чувства равняться с чувствами лиц, живших в нашем родном городе в последнее время перед его падением, видевших его постепенное разрушение и наконец гибель от адского могущества чудовищ, наполняющих наше несчастное отечество. Как я ни ободряла себя, как ни старалась сохранить твердость посреди несчастий, ища прибежища в Боге, но горе взяло верх: узнав о судьбе Москвы, я пролежала три дня в постели, не будучи в состоянии ни о чем думать и ничем заниматься. Окружающие не могли поддержать меня, как я предвидела: удар на всех одинаково подействовал, на лице всех сословий, всех возрастов, всевозможных губерний, произвел ужасное впечатление. Известие о битве под Можайском окончательно сразило нас, и с этих пор ни одна радостная весть не оживляла нас. До сих пор нам еще неизвестны все жертвы 26-го августа. Нам назвали Валуева, Корсакова-старшего^[15] и Кутайсова. Пока не предвижу возможности получать здесь новости и прошу тебя, если получишь мое письмо, сообщи мне как можно более сведений об убитых и раненых. Сообщения с Москвой прерваны; не знаем, откуда получать известия, к кому обратиться; события так быстро сменяются; мы даже не знаем, что сталось с лицами, которых мы оставили в Москве. Надо полагать, что вам известно более, чем нам; вы должны знать хотя число убитых. В положении, в котором мы находимся, смерть не есть большое зло, и если не должно желать ее ни себе, ни другим, по крайней мере, не следует слишком сожалеть о тех, кого Бог к себе призывает: они умирают, исполняя самый священный долг, защищая свое Отечество и правое дело, чем заслуживают благословение Божие. Я стараюсь проникнуться этим чувством, а равно и внушить его моим бедным кузинам Валуевым.

Тамбов битком набит. Каждый день новые лица. Несмотря на это, жизнь здесь очень дешева. Если не случится непредвиденных событий и обстоятельства нам позволят сидеть спокойно, мы проведем зиму в теплом и чистом домике; в прежнее время мы бы нашли его очень жалким, а теперь довольствуемся им. Кроме нашего семейства, здесь находятся Разумовские, Щукины, кн. Меншикова и Каверины. Есть много других москвичей, которых мы мало или почти вовсе не знаем. Все такие грустные и убитые, что я стараюсь ни с кем не видаться: с меня достаточно и своего горя.

Меня тревожит участь прислуги, оставшейся в доме нашем в Москве, чтобы сберечь хотя что-нибудь из вещей, которых там тысяч на тридцать. Никто из нас не заботится о денежных потерях, как бы велики они ни были; но мы не будем покойны, пока не узнаем, что люди наши, как в Москве, так и в Высоком, остались целы и невредимы. Когда я думаю серьезно о бедствиях, причиненных нам этой несчастной французской нацией, я вижу во всем Божию справедливость. Французам обязаны мы развратом; подражая им, мы приняли их пороки, заблуждения, в скверных книгах их почерпнули мы все дурное. Они отвергли веру в Бога, не признают власти, и мы, рабски подражая им, приняли их ужасные правила, чванясь нашим сходством с ними, а они и себя, и всех своих последователей влекут в бездну. Не справедливо ли, что, где нашли мы соблазн, там претерпим и наказание? Одно пугает меня,— это то, что несчастия не служат нам уроком: несмотря на все, что делает Господь, чтобы обратить нас к себе, мы противимся и пребываем в ожесточении сердечном.

От времени до времени сюда приезжают курьеры из армии то за провиантом, то за лошадьми. Нам от этого не легче, потому что они или ничего не говорят, или слова их, повторяемые одним лицом другому, доходят до нас совершенно искаженными. Да и что могут знать провиантские или комиссариатские офицерики? Итак, мы пробавляемся слухами, распускаемыми в народе, которые большею частью не что иное, как выдумки. Судьба Москвы и армии нам одинаково неведома. Каждый день слышишь новый рассказ.

Тамбов наполнен московскими купцами; многих из них я знаю, разговаривала с ними, ни один ничего не ведает. Дня два повторяют, что следует ожидать чего-то важного. Да избавит нас Бог от известий вроде всех предыдущих!

В числе других приятностей мы имеем удовольствие жить под одним небом с 3000 французских пленных, с которыми не знают, что делать: за ними некому смотреть. На днях их отправят далее, чему я очень рада. Все солдаты: поляки, немцы, итальянцы и испанцы. Больше всего поляков, они дерзки; многих побили за шалости. Офицеров человек 40 и один генерал. Последний — француз, равно и человек 10 офицеров. Нельзя шагу сделать на улице, чтобы не встретиться с этими бешеными. Его Высочество, принц Гогенлоэ, тоже здесь содержится. Нынче утром я его встретила; бежит по улице, а за ним гонится солдат. Впрочем, самые многочисленные отряды пленных отправили в Нижний, там их умирает по сотне ежедневно; одетые кое-как, они не выносят нашего климата. Несмотря на все зло, которое они нам сделали, я не могу хладнокровно подумать, что этим несчастным не оказывают никакой помощи и они умирают на больших дорогах, как бессловесные животные.

Я совсем глупа стала. Ум, понятие, все, все на свете в милой Москве оставила.

Наш милый, родимый город, некогда приют мира и счастия, представляет лишь груды пепла! Два или три купца, бежавшие из Москвы 15-го, 17-го и 19-го чисел нынешнего месяца, сообщили нам подробности, способные растрогать каменное сердце. Неуспевшие бежать из города до вступления врагов постоянно подвергаются ужасным пыткам. Они лишены способов существования; одежду у них отобрали и беспрестанно заставляют их работать, обращаясь с ними варварски. Несчастные умирают от голода. В их глазах жгут и разоряют дома их господ, для спасения коих многие из них остались. Все наши церкви обращены в конюшни. Наполеон, иначе сатана, начал с того, что сжег дома с их службами, а лошадей поставил в церкви. Знаешь ли что: несмотря на отвращение, которое я чувствую к нему, мне становится страшно за него ввиду совершаемых им святотатств. Нельзя было вообразить ничего подобного; нигде в истории не встречаешь похожего на то, что совершается в наше время. Об армии мы ничего не знаем. В Тамбове все тихо, и если бы не вести московских беглецов да не французские пленные, мы бы забыли, что живем во время войны. До нас доходит лишь шум, производимый рекрутами. Мы живем против рекрутского присутствия, каждое утро нас будят тысячи крестьян: они плачут, пока им не забреют лба, а сделавшись рекрутами, начинают петь и плясать, говоря, что не о чем горевать, видно, такова воля Божия. Чем ближе я знакомлюсь с нашим народом, тем более убеждаюсь, что не существует лучшего, и отдаю ему полную справедливость. Здесь климат гораздо теплее московского. До сих пор мы проводим полдня с открытыми окнами. Каждое утро ходим пешком к обедне в монастырь, который находится в версте от города; я ничего не беру с собой, кроме шали, и той почти никогда не надеваю.

Мы готовим корпию и повязки для раненых; их множество в губерниях рязанской и владимирской и даже здесь в близких городах. Губернатор посылает наши запасы в места, где в них наиболее нуждаются. Так провожу я время, друг мой; даю также уроки Мишелю. Признаюсь: в состоянии, в котором нахожусь, я неспособна к большой умственной деятельности. Дом наших Пушкиных был одним из первых сгоревших домов.

С третьего дня мы подверглись нового рода мучению: нам приходится смотреть на несчастных, разоренных войной, которые ищут прибежища в хлебородных губерниях, чтобы не умереть с голода. Вчера прибыло сюда из деревни, находившейся в 50 верстах от Москвы (по Можайской дороге), целых девять семейств: тут и женщины, и дети, и старики, и молодые люди. Все помещики, имевшие земли в этой стороне, позаботились вовремя о спасении своих крестьян, дав им способы к существованию. Государственные же крестьяне принуждены были дожидаться, покуда у них все отнимут, сожгут их избы, и тогда уже отправились, по русской пословице, куда глаза глядят. Крестьяне, виденные нами вчера, были разорены нашими же войсками; мне их стало еще жальче оттого, что, рассказывая о всем с ними случившемся, они не жаловались и не роптали. В такие минуты желала бы я владеть миллионами, чтобы возвратить счастие миллиону людей; им же так мало нужно! Право, смотря на этих несчастных, забываешь все свои горести и потери и благодаришь Бога, давшего нам возможность жить в довольстве посреди всех этих бедствий и даже думать об излишнем, между тем как столько бедных людей лишены насущного хлеба. Пребывание мое в Тамбове, при теперешних обстоятельствах, открыло мне глаза насчет многого. Находись я здесь в другом положении, думай лишь об удовольствиях и приятностях жизни, мне здешние добрые люди непременно показались бы глупыми и очень смешными. Но, прибыв сюда с разбитым сердцем и с душевным горем, не могу тебе объяснить, как благодарны были мы им за ласковые к нам поступки. Все наперерыв стараются оказать нам услуги, и нам остается лишь благодарить этих добрых соотечественников, которых мы так мало знаем. Правда, здесь не встретишь молодых людей, которых все достоинство заключается в изящных манерах, которые украшают своим присутствием гостиные, занимают общество остроумным разговором, но, послушав их, через пять минут забудешь об их существовании. Вместо них сталкиваешься с людьми, быть может, неуклюжими, речи коих нецветисты и неигривы, но которые умеют управлять своим домом и состоянием, здраво судят о делах и лучше знают свое отечество, нежели многие министры. Сначала, привыкшие к светской болтовне, мы их не могли понять, но мало-помалу мы свыклись с их разговорами, и теперь я с удовольствием слушаю их рассуждения о самых серьезных предметах. Здесь есть один дорогой в этом отношении человек; как и мы, он несчастный эмигрант. Это г. Мертваго^[16], некогда занимавший довольно значительные посты и вынужденный оставить службу. Я редко встречала такой возвышенный ум и светлый разум, беседа его приятна и значительна. Он часто нас посещает и вполне очаровал меня. Разумовские тоже поселились здесь на всю зиму. Граф — премилый, жена далеко не стоит его. Каждый раз, когда мы встречаемся, она выводит меня из терпения. Они занимают самый большой дом в городе, и, несмотря на это, графиня вечно недовольна и все ворчит. Богатство избаловало голубушку.

Ты и не подозреваешь, добрый друг мой, что в настоящую минуту я нахожусь под одним кровом с Шаховскими. Признаюсь тебе, я не воображала, что меня может ожидать что-либо приятное, и потому вся эта неделя исполнена радости для меня. Шесть недель не имели мы известий от сестры, и, наконец, в прошлый вторник я получила от нее длинное письмо, которому очень обрадовалась. Теперь мы убедились, что есть возможность переписываться с близкими людьми, в чем мы уже начинали отчаиваться. В среду мы получили письмо от нашего толстого дворецкого, о котором мы ужасно тревожились. Этот честный человек дождался последней минуты, и 2-го сентября в 11 часов утра, когда войска наши, возвращаясь с Бородинского поля, проходили через Москву, в которую должны были вступить французы, он оставил город и отправился вслед за войском. На улицах была такая давка: тут шли полки, везли пушки, бежали жители, тащились раненые, так что от нашего дома до Владимирской заставы он пробирался целых шесть часов. Перед выходом из города он услышал первый выстрел французской пушки на Кремлевской площади. Письмо его раздирает душу; он описывает чувства свои; в эту минуту, верно, у него совсем закружилась голова, потому что, находясь на Тамбовской дороге, он сбился с пути и попал во Владимир 10-го сентября. Часть дороги прошел он пешком, неся с собой бумаги и деньги. Во Владимире он заболел лихорадкой, и потому мы долго не имели о нем известий. Все-таки в нашем доме еще остались двое или трое старых служителей с женами; они говорят, что слишком стары, потому французы не возьмут их в солдаты; а они все же хотя что-нибудь да сберегут в доме. Имение наше, говорят, уцелело; а все находившееся в Москве сожжено, потому я надеюсь, что люди наши перебрались в Высокое. Я в жизнь свою не утешусь, ежели хотя один из них погибнет от руки бешеных злодеев. С Москвой же надо навеки проститься, милый друг. Не выскажешь всего, что там творится. Ежедневно сюда являются беглецы; последние из них оставили Москву 26-го сентября. Своими глазами видели они, как французы обращали церкви в кухни и конюшни; иконы употребляли на дрова или бросали в ретирады, обобрав все украшения. Они обедают и ужинают на престолах и всячески святотатствуют. Легко вообразить, чему подвергаются наши соотечественники, попавшие в руки этих злодеев. Шаховские еще остаются здесь на сегодняшний день, следовательно, мы все будем вместе. Завтра они едут к сестре во Владимирскую губернию, а зиму еще не знают, где проведут. Валуевы все с нами. Тетка пишет им из Владимира, но не говорит им о брате; по слогу я вижу, что она знает о смерти сына, но дочерям желает сообщить как можно позднее это грустное известие. Нам говорят, что, между тем как вся Россия в трауре и слезах, у вас дают представления в театре и что в Петербурге в русский театр ездят более чем когда-либо. Нечего вам делать! Не знаю, как русский, где бы он ни был теперь, хоть в Перу, может потешаться театром! Не так смотрят на вещи в других местах. Шаховские, прибывшие издалека, рассказывают, что взятие Москвы привело всех в крайнее отчаяние, в самых отдаленных местах. Говорят, что в какой-то газете пишут, что Москву сдали опустелую, увезя из нее все до последней нитки. Видно, что кто эти газеты пишет, у того в Москве волосу нет. Французы, несмотря на то, что они негодяи, не так судят. Поймали нескольких курьеров, отправленных во Францию, между прочим, одного, посланного до вступления французов в Москву. Он вез письма, в которых эти подлецы обещали своим соотечественникам описать подробно все удовольствия, ожидавшие их в столице России, воображая, что они будут там танцевать и веселиться. Они говорят о своем нетерпении увидать самых хорошеньких женщин. Другой же курьер, отправленный уже из Москвы, вез известия иного рода. Они писали, что не видывали более варварского народа, что он все покидает, лишь бы не преклонить колен перед неприятелем, что легче покорить легион демонов, чем русских, если бы даже вместо одного было десять Бонапартов. Когда слышишь это и читаешь петербургские вести вроде вышеупомянутой, руки упадают. Но не угодно ли подивиться этим негодяям французам, называющим нас варварами, потому что мы не принимаем ни их любезностей, ни их законов? Можно ли завираться до такой степени! Как осмеливаются они называть варварами народ, сидящий тихо и спокойно у своего очага, но который защищается отчаянно, когда на него нападают, и скорее соглашается всего лишиться, чем быть в порабощении. Образованными они зовут орду бродяг, вырвавшихся из ада, чтобы жечь, разорять и проливать кровь. Что они ни говори, а быть русским или испанцем есть величайшее счастие; хотя бы мне пришлось остаться в одной рубашке, я бы ничем иным быть не желала, вопреки всему. Знаешь ли, что наш генерал, у которого в турецкую кампанию ноги были в параличе, окончательно лишился одной из них в битве 26-го сентября. Брат его, женатый на Нарышкиной, был контужен в голову и оглох. Понемногу узнаем о судьбе знакомых, но далеко не всех. Мы часто видимся с Разумовскими. Граф теперь неоцененный собеседник. Везде ему рады, куда он ни придет. Двое или трое людей из его прислуги, оставившие Москву по вступлении французов, привезли известие, что дома его в городе и Петровском истреблены со всем, что в них находилось, то есть миллиона на два вещей. Это нисколько не омрачило его. Он по-прежнему всегда добродушно-любезен, за что все и любят его. Скажи мне, видела ли ты Растопчина? Каков он? Его потери тоже значительны.

Французы оставили Москву^[17]. Растопчин пишет из Владимира, что, вместо того чтобы ехать в Петербург, он намерен вернуться в Москву. Хотя я убеждена, что остался лишь пепел от дорогого города, но я дышу свободнее при мысли, что французы не ходят по милому праху и не оскверняют своим дыханием воздуха, которым мы дышали. Единодушие общее. Хотя и говорят, что французы ушли добровольно и что за их удалением не последовали ожидаемые успехи, все-таки с этой поры все мы ободрились, как будто тяжкое бремя свалилось с плеч. Намедни три беглые крестьянки, разоренные как и мы, пристали ко мне на улице и не дали мне покою, пока я не подтвердила им, что истинно в Москве не осталось ни одного француза. В церквах снова молятся усердно и произносят особые молитвы за нашу милую Москву, которой участь заботит каждого русского. Не выразишь чувства, испытанного нами нынче, когда после обедни начали молиться о восстановлении города, прося Бога ниспослать благословение на древнюю столицу нашего несчастного Отечества. Купцы, бежавшие из Москвы, собираются вернуться туда по первому санному пути, посмотреть, что с ней сталось, и по мере сил восстановить потерянное. Можно надеяться взглянуть на дорогие места, о которых я старалась не думать, полагая, что приходится навеки отказаться от счастия вновь увидать их. О! как дорога и священна родная земля! Как глубока и сильна наша привязанность к ней! Как может человек за горсть золота продать благосостояние Отечества, могилы предков, кровь братьев — словом, все, что так дорого каждому существу, одаренному душой и разумом. Растопчин пишет Разумовскому, что каким-то чудом дом его уцелел, зато в нем все вдребезги разбито до последнего стула. Письмо это привез Ипполит, которого ты, верно, встречала у графа Льва в Москве. Он сказал нам также, что Наполеон обещает три миллиона тому, кто принесет ему голову Растопчина. Это лучшая похвала, величайшая честь Растопчину; не то что отличие, оказанное некоторым личностям, которых дома остались неприкосновенными потому, что у дверей расставлены были часовые, лишь только французы вступили в Москву. Не знаю, известна ли тебе прокламация Растопчина, привешенная у его церкви в Воронове? Перед тем как удалиться нашим войскам, в ожидании приближения французов, граф сжег все, что ему так дорого стоило, все избы крестьянские, отправил крестьян в воронежское имение и напечатал лист, в котором высказывает французам свое удивление тому, что они повинуются негодяю и насильнику, каков Наполеон, и что он сам сжег все ему принадлежащее, чтобы этот ужасный человек не мог похвастаться, что сидел на его стуле. По-видимому, Наполеону не по вкусу пришелся комплимент, и с этой поры, надо полагать, ему захотелось достать голову человека, который так верно его ценит. Шаховские уехали в среду утром. Михаил Виельгорский уже три дня как здесь, и нынче едет в пензенское свое имение, где оставил жену, и намерен пробыть там до зимы. Вероятно, по первому снежному пути вернется в Тамбов. Катиша, Даша, Валуевы и я вздумали своими трудами обуться и прилежно вяжем. В нынешнее переходное время надо ко всему привыкать.

Теперь это служит нам развлечением, а со временем, быть может, станет необходимостью. Вообрази, что дом Разумовских^[18] со всем, что в нем находилось, остался нетронутым; так как его начали разламывать для перестройки, то французы вообразили, что в доме без окон верно ничего нет и не совали туда носу. Это удивительное счастие, что он и не сгорел; все цело, даже вино в погребах. Зато Петровское все разорено; шуточка эта стоит миллион. О нашем доме мы не ведаем; Бог с ним, лишь бы французов истребили.

Ни от чего я так не страдаю, как от холода. Как нарочно, я попала в Тамбов в такие холода, которым сами старожилы дивятся. Все дома насквозь проморожены. Наш как погреб. Мы все спим в одной комнате и льнем к печкам. Вот каково наше житье, дружок. Все это испытания; их надо переносить терпеливо и покорно, ожидая лучшего в будущем. Наконец Валуевы узнали о смерти брата; их так жалко особенно потому, что он умер вдалеке от семьи.

Со времени сражения под Малоярославцем мы ничего не слыхали о нашей армии.

Несколько дней тому назад я ужинала у губернаторши; там я слышала прекрасную музыку, которая, напомнив мне прошлое, причинила мне страдание. Наполеону мы обязаны тем, что страдаем от того, чем прежде наслаждались. Впрочем, все, что нам суждено испытать, не от нас зависит, а назначено свыше.

Я чувствую, что с июня месяца состарилась на десять лет. Все, что вижу, до сих пор не таково, чтобы мне помолодеть. Письма твои принесли мне большую пользу: они вывели меня из глубокой грусти, в которую я была погружена. Увы, милый друг, как и ты, я в постоянной сердечной тревоге. Брата Николая назначили адъютантом в 6-й саперный батальон, которым командует храбрый Эммануил Сен-При. 29-го октября получили мы известие об этом назначении. Брат наскоро экипировался, что стоило ему большого труда, ибо здесь в степях ничего нельзя достать, и уехал третьего дня вечером. Сначала он отправится в Москву, оттуда на 3 или 4 часа съездит в Высокое; потом поедет вслед за армией, которая, вероятно, очень уже далеко ушла, потому что 26-го октября она находилась в окрестностях Смоленска, а с той поры она не переставала идти усиленным шагом.

Двоюродные братья мои Валуевы теперь у родителей. Мы ежедневно ожидаем Александра, который должен приехать за сестрами. С 30-го октября тетка моя в Москве. Лишь по прибытии ее в разоренный город объявили ей о смерти сына, и впечатление, произведенное этим известием, было тем ужаснее, что она окружена была развалинами; письмо ее полно отчаяния. От дома ее остались лишь стены; службы все сгорели, и ей пришлось остановиться в Запасном дворце у Красных Ворот: это единственное казенное здание, оставшееся неповрежденным. Поэтому все городские власти, как высшие, так и низшие, поместились в этом дворце; всех их там человек до 500. Тетке пришлось перейти в дом Яковлева в Леонтьевский переулок. Сыновья ее должны будут отправиться в окрестности Ярославля. Когда началось всеобщее вооружение, они поступили в полк, который Мамонов начал организовывать на свой счет; тут случилась московская катастрофа, полк этот был отправлен в Ярославль, где должен был найти все способы для окончательного сформирования.

При воззвании Растопчина двоюродные братья мои, равно Лунин и Баранов, просили о переводе их в армию. Им было отказано, потому что, будучи придворными, они были не подвластны ни Растопчину, ни кому другому. Тогда они по-одиночке вышли в отставку, а потом снова вступили в свой полк. Потому я и полагаю, что им придется тоже последовать за армией, что приводит сестер в отчаяние, то есть Аннету и Полину, потому что Софи ничего не чувствует: пока другие плачут, она позвала к себе парикмахера, бежавшего из Москвы как и мы, велела обрезать себе волосы и завивается. Мне кажется, что она кончит тем, что сойдет с ума, как ее старшая сестра. Что касается двух других, на них жалко смотреть. Они так и убиваются, страшно исхудали. Кстати, о полке Мамонова: в нем находится большая часть известной московской молодежи; тут Левашов, Гусятников и кн. Вяземский. Сей последний^[19] возымел дерзкую отвагу участвовать в качестве зрителя в Бородинском сражении. Под ним убили двух лошадей, и сам он не раз рисковал быть убитым, потому что Валуев пал возле него. По окончании сражения он вернулся в Москву. Не слыхав никогда пистолетного выстрела, он затесался в такое адское дело, которому, как все говорят, не было подобного. Не понимаю, как это несчастное сражение могло хотя на минуту обрадовать вас. Хотя по словам лиц, в нем участвовавших (некоторых я встречала), это не потерянное сражение, однако на другой же день всем ясны были его последствия. В Москве напечатали известия, дошедшие до нас, в которых говорилось, что, после ужасного кровопролития с обеих сторон, ослабевший неприятель отступил на 8 верст, но что для окончательного решения битвы в пользу русских, на следующий день, 27-го, сделают нападение на французов, дабы принудить их к окончательному отступлению. Таково было официальное письмо Кутузова к Растопчину, которое и поместили в печатное известие. Вместо всего этого, 27-го наши войска стали отступать, и доселе неизвестна причина этого неожиданного отступления. Тут кроется тайна. Быть может, мы ее когда-нибудь узнаем, а может, и никогда; но что верно и в чем мы не можем сомневаться,— это в существовании важной причины, по которой Кутузов изменил план касательно 27-го числа, торжественно им объявленный вечером 26-го числа.

Как бы то ни было, мы не имели даже и тени надежды на блестящую победу; ибо три дня спустя по прочтении вышеупомянутого известия мы узнали, что войско находится в 15-ти верстах от Москвы, а 7-го сентября получили ужасное известие о гибели дорогого города. В течение шести недель мы постоянно находились в тревоге и глубокой горести, не получая ни единой отрадной вести.

После сражения под Малым Ярославцем^[20] мы стали получать более удовлетворительные новости: неприятель не мог идти на Калугу и должен был возвращаться по той же дороге, по которой пришел, теснимый со всех сторон. В Белоруссии французов ожидают наши войска, так что вряд ли они ускользнут от нас. Надо надеяться, что они будут окончательно разбиты. Я не прихожу в отчаяние насчет нашей будущности, надеясь на Божие милосердие. Не тревожься и ты о будущей весне, милый друг.

Я не сержусь на Растопчина, хотя знаю, что многие им недовольны. По-моему, Россия должна быть благодарна ему. Мы лишились мебели, вещей, зато сохранили некоторого рода внутреннее спокойствие. Ты не знаешь, что было в Москве с конца июля. Лишь человек, подобный Растопчину, мог разумно управлять умами, находившимися в брожении, и тем предупредить вредные и непоправимые поступки. Москва действовала на всю страну, и будь уверена, что, при малейшем беспорядке между жителями ее, все бы всполошились. Нам всем известно, с какими вероломными намерениями явился Наполеон. Надо было их уничтожить, восстановить умы против негодяя и тем охранить чернь, которая везде легкомысленна. Растопчин прекрасно распорядился. Чтобы успеть в необходимом, пришлось пожертвовать богатствами, потому что, если бы для сохранения их он напугал заранее толпу, Бог знает что бы из этого вышло. Притом же как ему было объявить о близкой опасности, когда Кутузов, едва прибыв в армию, писал к жителям Москвы и клялся, что он не подпустит врагов к стенам древней столицы? Письмо это было напечатано, всеми читалось и, без сомнения, имело более весу, нежели могли иметь слова Растопчина, который, однако, никого не удерживал и радовался, видя, что господа и прислуга уезжают из города. Он напечатал объявление, которое я читала и в котором он говорит, что его удивляют слухи, будто он препятствует выезду жителей из Москвы, что ему это и в голову не приходило; напротив, он рад был, что уезжают люди, опасавшиеся остаться. Между тем он знал то, чего вы не ведали, а именно, что крестьяне во всей Московской губернии, удивленные и испуганные множеством людей всех сословий, бегущих из Москвы, говорили дерзости проезжающим и могли бы зайти далее, если бы за ними не было бдительного присмотра. Ты знаешь, что я никогда не была ослеплена Растопчиным, потому не можешь упрекать меня в лицемерии. Но, уверяю тебя, что я чувствую к нему величайшую благодарность и вижу Божие милосердие в том, что во главе Москвы в тяжелые минуты находился Растопчин. Будь у нас прежний начальник, Бог знает что бы с нами было теперь: всех бы пугала не столько гибель Москвы, сколько ее последствия. Наполеон это хорошо знал и обратился не к Петербургу, а ударил в сердце России.

Я бы желала, чтобы ты послушала, как говорят здесь о Москве, здесь, то есть в губерниях, составляющих коренную Россию, где почти не подозревают о существовании иной столицы, кроме Москвы, к которой питают какое-то священное благоговение. Что касается недовольства Растопчиным, оно меня нисколько не удивляет; к несчастию, люди никогда не видят вещей в настоящем их свете. Мы досадуем на свои потери и ищем, кого бы за это обвинить, нисколько не руководствуясь справедливостью в обвинениях наших.

Наш московский дом сгорел в ночь с 4-го на 5-е сентября; сгорел также дом Шаховских и все смежные дома. 2-го числа вечером несколько голодных негодяев пришли просить хлеба у наших людей и у дворецкого. Утолив голод, они ушли. Точно та же история повторилась на другой день, причем они украли вещи дворецкого, который имел глупость разложить их перед их глазами. День прошел довольно спокойно. Ночью подожгли Немецкую слободу и лавки, 4-го числа пришли требовать вина; у нас в погребах было много вин и варенья, потому угощение долго продолжалось, и гостей было много. Потом они все обобрали у людей и велели открыть кладовые; не найдя в них ничего съедобного, они ничего не взяли, хотя тут находилось тысяч на тридцать вещей. В этот вечер подожгли Большую Никитскую, Арбат, Пречистенку, Остоженку и все смежные кварталы. Наш дом все держался. Наконец в час толпа негодяев ворвалась в дом; сломав двери, они поднялись в мои комнаты, где я оставила книги, фарфор и множество других вещей. Они начали все рвать, ломать; люди внизу слышали адский шум, потом эти канибалы подожгли мои комнаты и ушли, ничего не взяв. Так как соседние здания уже были в огне, то наш дом вскоре сгорел со всем в нем заключавшимся (чему я очень рада, ибо, по-моему, лучше, что все наше добро сгорело, нежели сделалось бы добычею адских чудовищ). Тогда люди наши, полунагие, отправились в Высокое, куда, однако, прибыли здоровыми. Это милое убежище, благодаря Богу, осталось в целости, хотя его положение было небезопасно, так как оно находится между Клином, где расположены наши войска, селом Пятницей, наполненном казаками, порядочными грабителями, Волоколамском, Рузой, городами, разоренными французами, и, наконец, вблизи Можайска, так что пушечные выстрелы 26-го числа слышны были в Высоком. Мы полагали, что имение это погибнет ранее Москвы, и потому я велела перевезти множество вещей в Москву. Ты видишь, как ошибочны человеческие предположения! Москва почти не существует, а Высокое целехонько. В деревнях, находящихся верстах в 12-ти и 14-ти от Высокого, ежедневно убивали сотни мародеров, а в Высоком не видали ни одного солдата, как будто война велась в Америке. Урожай был прекрасный, хлеб убрали как по обыкновению, скот процветает, так что люди наши нашли и убежище, и обильное пропитание в нашем милом имении, которым мы все дорожим, потому что батюшка сам занимался его устройством. Мы многим обязаны нашему управляющему. Будучи вполне свободен, он добровольно остался на месте и своею твердостью и присутствием духа сберег нам все до последней нитки. Во всей Московской губернии вряд ли найдется два имения, уцелевшие подобно нашему.

С Божею помощью, на будущее лето мы намерены посетить эти милые места, бывшие некогда свидетелями нашего благоденствия. Зиму мы проведем здесь. Квартира наша невыносима, печи дымят, и я по крайней мере два дня в неделю лежу с головною болью. Собираемся искать другую квартиру. Виельгорские и не думают ехать в Петербург. Очень может быть, что Катиша сюда приедет родить, так как вскоре здесь соберется вся их семья. Пребывание здесь не представляет ровно никаких приятностей, да кто о них и думает в настоящее время! Я желала бы побывать в Петербурге, чтобы повидаться с тобой; вообще же я предпочитаю места самые удаленные от шума.

Все наши московские знакомые в Нижнем, исключая Пушкиных и г-жи Лобковой с матерью, живущих в Ярославе. Никто не думает ехать в Питер. В начале волнения все бросились в Нижний, считая его безопасным убежищем, а теперь, поуспокоившись, стараются забраться в отдаленные места, где можно жить с маленькими средствами, не делая долгов и стараясь поправить свои финансы. На прошлой неделе меня закидали письмами из Нижнего. Лица, ежедневно посещавшие нас в Москве, узнав, где я нахожусь, все написали ко мне. Меня очень тронуло их внимание, но я пугаюсь при виде множества писем, на которые нужно отвечать. Гагарина благополучно родила в деревне, не имея другой помощницы, кроме своей горничной; она сама пишет мне, равно и все Оболенские, Соллогуб, Небольсина и т. д. Не ведаю, где Вяземские; полагаю, он в полку. Мы знаем, что были бессовестные негодяи, услуживавшие Наполеону в Москве. Не знаю, с чего ты взяла, что Визанур — русский дворянин; он не что иное, как мулат, явившийся Бог знает откуда и годный только стоять на запятках у кареты, вместо негра. Загряжский давно с ума сошел; не знаю, кто такой Бестужев; довольно верно то, что большая часть изменников купцы, иностранцы всех наций, вообще—люди ничего не значащие, дворян же весьма немного.

Мы остались в одиночестве. Валуевы уехали вчера с своим братом. Большая часть наших знакомых уехали в Москву или в ее окрестности. Осталась наша семья, состоящая из пяти лиц, считая и Мишеля, да Разумовские. Общество сих последних весьма удовлетворительно для матушки, но не для меня. Предстоящая зима кажется мне весьма жалкою в сравнении с прошлыми зимами. Однако я не отчаиваюсь и уверена, что с Божиею помощью не буду слишком тосковать. Я так распределила свои занятия, что не имею ни минуты свободной и не вижу, как идет время. Пока мне не приходилось страдать от холода в нашей гадкой квартире, я смотрела равнодушно на изодранные драпировки, парусинную мебель, кривые столы; теперь же все это мне кажется невыносимым. Впрочем, над нами сжалился один здешний помещик и велел нам привезти мебель из своего имения. Я достала себе теплые ботинки, которых не снимаю с ног; эта обувь, равно и весь мой наряд, придает мне вид пятидесятилетней старухи. Я никогда не была щеголихой, и потому мне ничего не значит обойтись без щегольства. Но я не могу с такой же философией отказаться от талантов, которые развивала с самого детства и которыми забавляла тех, кому желала доставить удовольствие. Я более не буду в состоянии позабавить тебя пением, потому что я совершенно потеряла голос. Вчера я попробовала кое-что спеть и решительно не могла взять ни одной ноты. Прощайте все мои романсы, арии, дуэты, которыми я потешала моих добрых друзей! Помнишь ли ты наши ужины у дяди? Где-то он теперь, милый дядя! Говорят, дом его сгорел. Кстати, я отказываюсь от многого из сказанного мной о Растопчине; говорят, он вовсе не так безукоризненен, как я полагала. Судя по последним, верным сведениям о всем случившемся до и по отдаче Москвы, я вижу, что есть причины сердиться на графа. Ему особенно повредила его полиция, которая, выйдя из города в величайшем беспорядке, грабила во всех деревнях, лежащих между Москвой и Владимиром. Много есть других мелочей, не делающих ему чести. Он с Кутузовым как кошка с собакой. Бенигсен одно время не в ладу был с Кутузовым, но они скоро помирились и теперь друг с другом в прекрасных отношениях. Я обещала тебе сообщить подробности о старике Кульмане; вот они. Не будучи извещен полицией о сдаче Москвы, он остался в городе. В первые же три дня по вступлении французов его ограбили, сожгли его дом — словом, он всего лишился. В лохмотьях, питаясь тем, что французы выбрасывали на улицу, в отчаянии, он просил принять его в лекаря в одном из наполеоновских госпиталей. Это доставило ему способ существования в течение шести ужасных недель, которых не забудет ни один русский. Когда французы удалились и наши власти вернулись в город. Кульмана схватили и посадили в тюрьму. Оттуда он написал матушке письмо, раздирающее душу. Этот несчастный человек, служивший нашему Отечеству сорок лет, занимая места, на которых он мог разжиться в течение года, не взял ни гроша. Уезжая из Москвы, мы оставили его в довольно жалком положении. Несмотря на свою честность и бескорыстие, он попал в такое положение, из которого лишь Бог может его вывести, и все это благодаря ветрености и неразумию, столь странным в старике и столь нам известным. Немец нашего Мишеля, бедный Клепсен, сгорел в нашем доме, где остался после нашего отъезда. С отчаяния он начал пить и в тот роковой день, когда подожгли Никитскую, он был так пьян, что его никакими силами не могли вытащить из угла, в котором он спрятался, и таким образом он стал жертвою своей глупости и адского неистовства нации, считаемой за самую образованную во всей Европе.

Ежедневно сюда приводят пленных; они крайне дерзки, так что губернатор, человек очень порядочный обращается с ними как с собаками.

Сколько приятных новостей, милый друг! Сколько причин надеяться, что Господь сжалился над нашими страданиями и что мы будем иметь счастие отомстить за гибель милой столицы, унизив и окончательно уничтожив тирана, бывшего причиною всех наших мук!

Ныне мы получили известия от 8-го ноября, и они столь удовлетворительны, что можем себе позволить предаться чувству, похожему на радость! Я говорю, что чувство наше похоже на радость, ибо мы так давно не радовались, что даже забыли, что значит радоваться. Как бы то ни было, дышется свободнее и можно надеяться, что снова настанут мир и спокойствие, которых мы так жестоко были лишены. Если бы не попал брат Николай в тот омут, от которого зависит наша общая участь, мне кажется, мне бы нечего было желать. Однако, скажи мне кто-либо прошлый год, как проведу я зиму 12-го года, я наверное стала бы жаловаться на горькую участь, меня ожидающую. Вообрази, что я нахожусь посреди трех старцев (один из них от меня без ума); под носом у меня колода карт для игры в бостон, в вечер я проигрываю два или три рубля. Чтобы разнообразить удовольствия, я и мой старый поклонник играем в пикет по пятаку за очко. Затем взгляни на мое прошлое, сравни обстановку, в которой ты меня знала, и теперешнюю мою жизнь и скажи, что ты думаешь об этом сравнении.

Каждый день я катаюсь в санях и потом вышиваю без устали. Это, признаюсь, мне служит отдыхом и составляет любимейшее мое занятие.

Ты желаешь знать, не приведут ли нас в Питер общие несчастия и потеря дома в Москве. На это я скажу тебе, что ваш блестящий город увидит нас лишь в одном случае, а именно: ежели служба Николиньки принудит его поселиться в Питере, тогда матушка все бросит, чтобы последовать за милым сыном, чтобы своим присутствием охранить его от соблазнов — словом, от бесчисленных пороков, какими богата ваша сторона, и которым 17-летний юноша не в силах противостоять. Николай так добр, так доверчив, что более другого нуждается в руководителе, что он и сам сознает. До сих пор он радует всех нас своим хорошим поведением, прекрасным характером; ты понимаешь, что мы все забудем, коль скоро явится случай быть ему полезными.

Еще, быть может, встретимся мы на берегах Невы, ежели дядя Кошелев потребует нас; но я надеюсь, что он этого не сделает. Он так несчастлив во многих отношениях, что матушка не в силах будет долго противиться его просьбе, ежели он серьезно того пожелает; иначе лишь служба Николая может нас вызвать в Питер. Мы — москвичи более, чем когда-либо!

Странно, что, со времени несчастия, Москва стала еще милее для всех, кто к ней был привязан. Многие лица, между прочим Апраксины, предполагая, что мы можем перебраться в Петербург, написали матушке, советуя ей не покидать Москвы, говоря, что должно стараться сгладить следы бедствий, которые потерпела милая столица, жертвуя собою для общего блага. Вот наши планы. Зиму мы проведем здесь, и старый Немчинов будет за мной ухаживать сколько ему угодно. Весной мы намереваемся посетить принадлежащее нам имение в Саратовской губернии, которого никто из нас не знает. Потом отправимся в наше милое Высокое, пробудем там до зимы и тогда вернемся в дорогую Москву, где уже строятся несколько зданий и на будущую зиму можно будет нанять дом. Москва, говорят, полна народу; в нее съезжаются из всех соседних губерний.

Я одного боюсь, чтобы весной житье в Москве не сделалось опасным, так как во время шестинедельного пребывания в городе французы перебили множество народа. Не только город, но и окрестности усеяны трупами, заражающими воздух. Представь, что будет весной, когда растает снег. Николай пишет, что за пятнадцать верст от Москвы уже становится тяжело дышать: колодцы, овраги и рвы вокруг Кремля — все наполнено мертвыми телами; их даже трудно отыскивать, и потому меры, принимаемые против зла, недостаточны. К тому надо прибавить, что в начале ноября еще не похоронены были убитые 26-го августа; Бог знает, схоронены ли они теперь. За 25 верст слышно было зловоние, и ежели не примут решительных мер, весною запах слышен будет и в Высоком, находящемся не более как в пятидесяти верстах от несчастного Бородина, что разрушило бы наши планы, и не знаю, куда бы мы делись летом в таком случае. Невестка моя беременна, и к 1 июня нам необходимо где-нибудь устроиться, чтобы она могла спокойно родить.

Впрочем, я стараюсь как можно менее думать о будущем. Господь чудесным образом вывел всех нас из тяжкого кризиса; было бы неблагодарностию с нашей стороны, ежели бы мы слепо не положились на Его волю с полной уверенностью, что тогда все пойдет хорошо.

Кто мог предположить, что события примут такой оборот? Кто мог осмелиться обозначить пределы зла, которое в состоянии были сделать нам французы до и по вступлении своем в Москву? Во всем виден перст Божий и особенно безгранично милосердие Провидения, которое, наказав нас, по правосудию Своему, не допустило, однако, до крайней гибели. Опасались худшего, нежели то, что случилось. Божия благость спасла нас от горя, которое для нас было бы тяжелее многих других. Ты помнишь, что при отъезде моем из Москвы мне пришла ужасная мысль; я боялась, чтобы каннибалы не оскорбили гробниц наших отцов. Меня еще сильнее стала тревожить эта мысль, когда нам рассказали, что чудовища эти откапывали мертвецов, чтобы грабить могилы. Я с отчаянием вспоминала о Девичьем монастыре, где покоится лучший и любимейший из отцов. Николай по прибытии в Москву тотчас отправился в монастырь и пишет нам, что памятник батюшки, равно и все другие памятники, остались в целости. У нас как камень с сердца свалился. В женских монастырях совершаются мерзости; но что для нас наиважнейшее, то цело, благодаря Богу.

В реляции Кутузова сказано, что в деле 8-го числа финляндский гвардейский полк отличился храбростью. В этом полку находится брат Даши Ухтомской; потрудись, милый друг, узнать, не в числе ли раненых или убитых значится князь Ухтомский. После Бородинского дела в этом полку осталось в живых семь офицеров, в числе их был и Ухтомский. Бог знает, посчастливилось ли ему и на этот раз. Бедная сестра его, которую я люблю с детства, в ужасном страхе. Я получила от нее письмо и, судя по нем, вижу, что она страшно тревожится. Письмо ее от 16-го октября; ей еще, значит, не было известно, что произошло сражение под Малоярославцем.

Мы снова подверглись всем ужасам степной вьюги: это страшная мука, особенно когда живешь в картонном домике. Невольно вспомнишь о нашем теплом, уютном московском доме, который был известен своим удобством в самых дальних частях города. Очень благодарю тебя за известия, что отыскан крест Ивана Великого. Я повторяю с восторгом, что он не будет служить трофеем чудовищу! Однако я не могу удержать своего негодования касательно спектаклей и лиц, их посещающих. Что же такое Петербург? Русский ли это город или иноземный? Как это понимать, ежели вы русские? Как можете вы посещать театр, когда Россия в трауре, горе, развалинах и находилась на шаг от гибели? И на кого смотрите вы? На французов, из которых каждый радуется нашим несчастиям!

Я знаю, что в Москве до 31-го августа открыты были театры, но с первых чисел июня, то есть со времени объявления войны, у подъездов их виднелись две кареты, не более. Дирекция была в отчаянии, она разорялась и ничего не выручала. Играли русские и в более спокойную пору, и то зала наполнена была лишь купцами. Чем более я думаю, тем более убеждаюсь, что Петербург вправе ненавидеть Москву и не терпеть всего, в ней происходящего. Эти два города слишком различны по чувствам, по уму, по преданности общему благу, для того чтобы сносить друг друга. Когда началась война, многие особы, будучи не хуже ваших красивых дам, начали часто посещать церкви и посвятили себя делам милосердия, чтобы умилостивить Бога за себя и своих соотечественников. Ежели у нас несли вздор, то, по крайней мере, все мы, русские, за исключением Петербурга разумеется, одинаково заблуждались.

Здесь, в Тамбове, месте более безопасном, чем другие места, балы, начинающиеся обыкновенно с сентября, открыты были лишь после сражения под Вязьмой. До сих пор ни одна дама не показывалась на бале, так что балы превратились в мужские собрания, где играют в карты. Французский язык изгнан; крестьяне лишь только услышат, что говорят на иностранном языке, сейчас же скорчат грозную гримасу. В Москве с августа месяца французы не осмеливались показываться на улицах: их побивали камнями. Мыслимо ли было, чтобы пошли на них смотреть в театр? Шаховские рассказывали мне, что во всю дорогу от Кавказа досюда они были как на иголках; если, забывшись, по привычке, начинали говорить по-французски, мужики сейчас спрашивали их, не из тех ли они негодяев, которые грабят Россию и Москву?

Я забыла рассказать тебе о перемене моих отношений к двоюродному брату Валуеву. Из заклятого врага он сделался моим поклонником. Я получила от него такое послание из Рязани, в конце коего недостает лишь предложения; в последнем случае оно было бы вполне трогательно. Во время трехдневного пребывания своего у нас он преследовал меня комплиментами и ласками, стараясь оправдаться передо мною в своих прежних ошибках в отношении меня, и зная, что они мне известны. Я не избегала объяснения, и вечером накануне его отъезда высказала ему откровенно мое мнение о разных вещах. Он весьма покорно выслушал мои замечания, сознавался, что был невыносим, говорил, что исправился, и т. д. В заключение всего этого я получила вышеупомянутое письмо. Эта перемена мне кажется чудом, вроде переворота в судьбе Наполеона. Настал год чудес!

Если бы не твое великодушие, мы решительно не ведали бы, что на свете происходит. Нынче получили мы известие, что Николай с Ипполитом отправились в армию 19-го числа; теперь они уже доехали.

Знаешь ли, что сделали французы из гостиных Разумовских, о которых ты упоминаешь в письмах твоих (надеюсь, что мы когда-нибудь в них встретимся)? В третьем этаже, в кабинете графа, они устроили бойню; по уходе их там нашли зарезанных коров и телят. В нижнем этаже были конюшни; в среднем, на убранство которого граф прошлым летом положил огромные деньги, они все истребили.

Петровское исчезло; там происходили ужасы, от которых дыбом становятся волосы. Московские кладовые были в целости до октября; в эту пору одна из служанок, влюбившись в какого-то негодяя-поляка, открыла их разбойникам, равно и погреба — словом, места, где что-либо хранилось. Потери Разумовских простираются почти до двух миллионов.

Если желаешь составить себе понятие об образованнейшем народе, называющем нас варварами, прими к сведению, что во всех домах, где жили французские генералы и высшие чины, спальни их служили также чуланами, конюшнями и даже кое-чем хуже. У Валуевых в этом отношении так дом отделали, что в нем дышать нельзя и все ломать надобно, а эти свиньи тут жили.

Вчера в первый раз, с тех пор как я в Тамбове, была я на обеде, данном для матушки одним из богатейших здешних помещиков. Здесь для меня все ново и есть, что изучать. Я заметила, что есть возможность составить кружок из мужчин; они не щеголи и не отличаются любезностью, но зато разумные и даже приятные собеседники. Что касается женщин, только губернаторша — милая особа, остальные нестерпимы. Все с претензиями крайне смешными. У них изысканные, но нелепые туалеты, странный разговор, манеры как у кухарок; притом они ужасно жеманятся, и ни у одной нет порядочного лица. Вот каков прекрасный пол в Тамбове! Ты понимаешь, что я как можно реже буду видеться со всеми этими лицами, разве в случае необходимости. Мы каждый день видимся с Разумовскими; она по-прежнему безалаберна, а муж ее любезнее, чем когда-либо. Нынче мы у них будем ужинать. Щукина не слишком приятная особа, я с ней мало знаюсь, мы только вместе играем в карты; муж ее претошный. У них живет племянница, которая замужем за каким-то Ивановым,— глупое и невыносимое существо, как раз под пару здешним чопорным дамам; она уже успела с ними подружиться. Все это общество мне не по вкусу, я бы его себе не избрала; но, за неимением лучшего, приходится им довольствоваться.

Вчера я видела приехавшего из армии; он оставил главную квартиру 19-го ноября. Известия, им привезенные, так хороши, что, будучи русским, нельзя не забыть о своих потерях и не радоваться, думая о бессмертной славе, которую приобретает наше милое Отечество. Французы, особенно злодей Наполеон и его приверженцы, растерялись. Я согласна: пусть эти дураки называют Россию варварской страной, коль скоро их цивилизация привела их к добровольному подчинению гнуснейшему тирану. Слава Богу, что мы варвары, если считаются образованными Австрия, Пруссия и Франция.

Сюда прислали четверых пленных французских генералов. Князь Кутузов особенно рекомендовал одного из них здешнему губернатору, родственнику своему, присовокупляя, что, слышавши, что с пленными обращаются сурово, он желает, чтобы изменили эту систему, ибо жестокое обращение с обезоруженным врагом не согласно с русским характером, потому с большими генералами будут обращаться, как обращались в Москве с Клерфельтом и Левенгеймом. Доброго старика Кутузова армия обожает; везде его встречают с восторженными приветствиями. Растопчину с ним тягаться не под силу.

Знаешь ли, что у меня бывали минуты, когда меня так мучило все, что я видела, слышала и чувствовала, что мне приходила мысль идти в здешний монастырь, для избежания всех горестей, которые мы испытываем, живя в свете.

Ты удивишься, узнав, что я собираюсь на бал. Да, послезавтра я буду выплясывать с тамбовскими щеголями. 12 декабря, как тебе известно, празднуется во всей России^[21]. Вот и здешний губернатор, добрейший человек, вздумал потешить общество и дает бал, к которому готовятся все наши франтихи.

Признаюсь, меня удивляет, что мне приходится явиться на бал после всех тревог и скорбей, испытанных мною в течение шести месяцев; однако я не прочь взглянуть на провинциальные собрания. С тех пор как известия из армии сделались утешительнее, в России снова начали веселиться. Вот уже три недели, как здесь пляшут по воскресеньям в жалком, уродливом доме, в котором жители Тамбова веселятся более, нежели веселились мы в прекрасном московском здании.

Наше московское собрание только что собирались отделать и украсить на нынешнюю зиму, а негодяи-французы превратили его в пепел.

Ты, верно, видала г-жу Болговскую, рожденную Салтыкову; у нее было большое имение в Смоленской губернии. Жила она открыто, пользуясь всеми удобствами жизни. Теперь же с пятью детьми, из которых один меньше другого, она принуждена продавать платья и белье, чтобы не умереть с голоду. И сколько таких случаев!

Я часто получаю послания от Валуевых; они так привязались ко мне в течение трех месяцев, проведенных с нами, что при всяком удобном случае посылают мне дружеские письма. Подробности, которые они сообщают мне о Москве, крайне интересны для человека, любящего этот город, как я его люблю. Меня радует привязанность народа, вообще всей нации русской, к этой древней и почтенной столице нашего милого Отечества. Москва теперь как муравейник. В нее стекаются отовсюду. Туда идут транспорты даже из здешних мест; поэтому там жизнь дешевле прежнего. В Москве теперь можно все достать, даже предметы роскоши, как-то: шелковые материи, вина, овощи и т. д.; даже общество, говорит Аннета, лучше прежнего. Все лица, которых дома уцелели, занимаются их устройством.

Кстати, я тебе не упоминала о великолепном проекте благотворительности, составленном нашими дамами. Каково твое мнение о нем? Право, женское судилище, с председательницей во главе, напоминает мне сенат фей Уржели, во главе коего находилась королева Берта. Не знаю, видела ли ты эту пьесу; но уверяю тебя, что предполагаемый комитет мне ее напоминает. Откровенно говоря, если хотят делать добро и благотворить, то можно обойтись без гласности. В предприятии же этих дам я вижу желание выказаться. Это признак тщеславия, неприятного и в мужчине и которое вовсе не нравится мне в женщине, назначение коей держаться в стороне.

У нас в гостиной с десяток помещиков, явившихся сообщить нам известие о победе Витгенштейна^[22].

Я ездила на бал, чтобы не обидеть тамбовских обитателей, старалась быть веселой и до четырех часов утра танцовала Бог знает с какими рожами. Праздник был блестящий; даже в столице он бы имел успех. Никогда не встречала я такой коллекции оригиналов, какую пришлось мне видеть в этот день.

Тамбов теперь в полном блеске. Все дворянство собралось на выборы, от бедняка до богача. Пора выборов самая веселая в губернских городах. На бале граф Лев насчитал до двадцати мундиров один другого оригинальнее. Тут, судя по мундирам, находились представители четырех царствований; были некоторые и в сюртуках. Целых три дня после бала мне нездоровилось. Я отвыкла поздно ложиться, устала и вообще неохотно ехала на бал. Вести московские неутешительны. Там свирепствуют повальные болезни, как в городе, так и в окрестностях. Несчастная столица переходит от одного бедствия к другому. Надо надеяться, что приняты будут строгие меры к отвращению зла и что в стенах милого города снова водворится здоровье, мир и счастие, которыми он пользовался в течение веков.

Наш старый майор, которого ты знаешь, умер вследствие неприятностей, перенесенных им во время пребывания в Москве извергов. Однако мы очень счастливы: из наших никто не погиб, кроме Клемана и майора. У Разумовских же умер лучший их управляющий, похоронив в течение недели жену, трех детей и имев несчастие видеть зверские поступки извергов в отношении к его одиннадцатилетней дочери. Несчастная тоже при смерти. Много подобных случаев; в голицынской больнице, в церкви, на алтаре, нашли мертвую девочку одиннадцати лет, бывшую жертвой самого гнусного злодейства. Сначала от подобных новостей меня била лихорадка, но мы обязаны французам привычкою к самым неприятным ощущениям: они так часто повторяются, что не могут производить постоянно сильного впечатления.

Сумарокова в Москве и пишет мне, что она объездила весь город, и преимущественно ту сторону, где мы жили. С трудом отыскала она развалины нашего милого дома. Она говорит, что не видавший настоящего положения Москвы еще не может вполне ненавидеть злодеев. Я не хочу ненавидеть их, прошу Бога простить им их злодейства; но положительно можно сказать, что, с тех пор как мир существует, ни в древней, ни в новой истории не найдешь поступков, подобных преступным действиям их в нашем Отечестве.

Графиня Орлова, Лобкова с племянницей, гр. Апраксина и многие другие намерены провести зиму в Москве.

Я решительно отказываюсь от моих похвал Растопчину вследствие последней его выходки, о которой мне сообщили. Ты, верно, слышала, что мадам Обер-Шальме, бросив свой магазин, в котором находилось на 600000 рублей товару, последовала за французской армией. Государь приказал продать весь этот товар в пользу бедных. Именитый же граф нашел более удобным поделиться им с полицией. Младшему из чиновников досталось на 5000 рублей вещей; сообрази, сколько пришлось на долю графа и Ивашкина. Это скверно до невероятности. Мой двоюродный брат, Волков, отказался от своей доли. Спиридов, московский комендант, и князь Борис Андреевич Голицын, которые также были приглашены к дележу, тоже не захотели в нем участвовать; неизвестно, чем кончится эта история, но она отвратительна.

Я еще не говорила тебе, что я достала дрянные фортепьяны и ноты; матушка заставляет меня петь. Если у тебя есть какие-нибудь хорошенькие пьесы, пришли их мне, дружок. Здесь подобные вещи нужнее, чем где-либо. Трудно веселиться в Тамбове; благодаря всем моим усилиям, я дошла до того, что не скучаю. Слава Богу, у меня характер, которому скука неведома.

О Николае не имеем известий, с тех пор как он в походе. Сестра тоже не может часто писать, потому что следует за чичаговской армией. Последнее ее письмо было из Пинска от 2-го ноября. Что делать, надо терпеть: горю ничем не поможешь.

Не стыдно ли вам отнимать у нас Виельгорских? Впрочем, берите их. Катиша непременно хочет ехать, вопреки всему семейству и своему бесхарактерному мужу.

Пленные, рассеянные по всей России, заносят всюду заразу, потому что сами они почти что чумные. Прислуга наша, приехавшая из Высокого, рассказывает, что по большой дороге во многих деревнях есть дома, в которые никто не смеет входить; находящиеся в них умирают или оживают, будучи оставлены на произвол судьбы. Принц Ольденбургский умер на третьи сутки.

Не могу выразить тебе, до чего меня растрогали нынче утром рассказы нашей бедной прислуги о всем, что она вытерпела с конца августа до конца октября. Московские пожары и пожары в деревнях, лежащих по Можайской дороге, освещали Высокое в течение трех недель так, что ночью там было светло как в полдень. В течение месяца наши и крестьянские вещи лежали в телегах. Люди насушили сухарей и собирались скрыться в лес, единственное надежное убежище от французов. Неприятели были в пятнадцати верстах от Высокого. Решительно чудом спасся этот милый уголок.

С истинной радостью думаю я, милый друг, что нам остается всего неделя до Нового года. Уповаю на милосердие Божие и надеюсь, что наступающий год не похож будет на тот, с которым мы расстаемся.

Тамбов наполнен пленными. Французы считают понесенный ими разгром за поправимую неудачу. Поляки, зная, как их ненавидят у нас, выдают себя за голландцев или за немцев. Жалки испанцы и португальцы: они на свободе и ежедневно приходят просить милостыню. Я с ними говорила. Они Россию превозносят до небес, а Наполеона ненавидят и радуются его падению. Между прочим, тут есть один генерал португальский; с ним было два сына: одного убили у него на глазах, другой пропал без вести; да дома осталась у него семья, о которой он в продолжение двух лет не имеет известий. Несчастный старик слова не может сказать без слез. Сама я ни одного генерала не видала и сержусь на тех, кто заговаривает с французами, от которых дождешься лишь дерзостей. Когда их отщелкают, они тотчас осядут и становятся низкопоклонными. Прелестный характер, нечего сказать!

Ты не поняла меня относительно взгляда моего на монашескую жизнь, милый друг. Если бы монашеская жизнь была такова, какой ей следует быть, то, живя в уединении, мы приближались бы к величайшему блаженству, которое лишь возможно на земле. Но лучшие учреждения искажаются под рукой человеческой. Многое достойно осуждения в жизни монахов, однако некоторые из них приносят пользу. В свете же, посреди развлечений, мы забываем ближнего. Что бы ты мне ни говорила, я все-таки остаюсь при моем убеждении, что уединением мы ограждаемся от многих скорбей. В свете мы напускаем на себя неестественную чувствительность, напрашиваемся на разного рода неприятности и подвергаемся искушениям. Чем меньше нитей, привязывающих нас к жизни, тем менее ощутительна потеря их. Ты ошибаешься, думая, что я хочу избавиться от всех привязанностей. Между ними есть такие, которые сам Бог внушает нам: следует каждому исполнять свой долг. Хотя Господь запрещает любить кого-либо более, чем Его Самого, но повелевает любить ближнего, а чувство это следует хранить и в монастыре.

Впрочем, не бойся: пока я нужна кому-либо на свете, я не решусь идти в монастырь. Теперь я имею счастие посвящать матушке все мое время.

Целую неделю мы возились с крестьянами из саратовского имения, посланными от сельского мира. Весною отправимся в Саратов, оттуда в Саренту к Гернгутерам. Они всего в 150 верстах от нас. Нынче утром получили мы два письма от сестры из Минска. Она говорит, что у них все госпитали переполнены, дороги покрыты трупами, деревни полны больными, так что крестьяне убегают в леса и мертвых оставляют без погребения. Это может иметь ужасные последствия. Да сохранит нас Бог от чумы! В Москве и ее окрестностях тоже свирепствуют болезни, равно и в Казани, где умер бедный князь Петр Салтыков. Сегодня отправили к вам партию пленных испанцев и португальцев. Берегитесь, чтобы они вас не зачумили. У нас остались поляки, французы и немцы.

Вообрази: теперь открывается, что величайшие неистовства совершены были в Москве немцами и поляками, а не французами. Так говорят очевидцы, бывшие в Москве в течение шести ужасных недель.

Я теперь ненавижу Растопчина и имею на то причины. О! ежели мы с тобой когда-нибудь увидимся, сколько мне придется рассказать тебе. Мне кажется, в месяц всего не передашь.