Сергей Григорьевич смолоду реагировал весьма бурно на некоторые вещи, воспринимаемые современниками, как должное. Однажды генерал Венценгероде ударил кулаком в лицо офицера, приняв его за солдата. Осознав ошибку, генерал готов был дать офицеру сатисфакцию, но тот предпочел просить, чтоб его "не забыли производством". Гвардейский полковник Волконский двадцати трех лет, известный своей храбростью и выдержкой в бою и оказавшийся свидетелем безобразной сцены, заперся во внутренней комнате дома и, по собственному признанию, "плакал навзрыд" от бессильной ярости. Еще один "урок нравов" князь Сергей получил в Дрездене, куда без боя вошли победоносные союзники. Навстречу выехал престарелый саксонский король, до конца остававшийся верным Наполеону. Волконский на всю жизнь запомнил, как "в древних своих летах и при горестных государственных обстоятельствах саксонский король был унижен своими собратьями". Месть выглядела мелкой и недостойной (вспомним торжество победителей в 1991 и 1993 годах, нельзя сказать, что нравы изменились к лучшему), к тому же, прилюдное унижение короля подрывало уважение к любой монархии. Огорчали Сергея Григорьевича и справедливые упреки пленных французов (наши нижние чины все больше молчали) в адрес российского провиантского ведомства, демонстрирующего свои традиционные качества. Молодой генерал все больше задумывался о жизни.

...Это случилось, когда Волконский служил в Житомире. Ожидали проезда государя на польский сейм, и князь оказался в городе высшей военной властью. Тогда и бросился к нему на улице с просьбой о помощи мелкий чиновник по фамилии Орлов. Оказалось, его жена только что родила и еще болела, а квартиру, что занимали Орловы, по приказу гражданского губернатора предписано было освободить - она могла понадобиться кому-то из местных помещиков, приехавших ради проезда императора. Орлов отказался, и полицмейстер, ссылаясь на личное распоряжение губернатора, велел выставить из всех окошек рамы, чтобы холод вынудил семью покинуть помещение.

Гражданского губернатора Житомира Гажицкого Волконский знал лично и, изменив свой маршрут, поехал прямо к нему. Князя радушно пригласили к столу, но Сергей Григорьевич предпочел немедля прояснить вопрос о выставленных рамах и выгоняемой семье. Все подтвердилось. Гажицкий приказ отменять не собирался, дав понять, что не русскому князю ему указывать. Ситуация обострилась, но Волконский не отступал. Он встал между губернатором и дверью, заявив, что не выпустит Гажицкого, пока тот не прикажет оставить Орловых в покое. "Ежели господину Гажицкому угодно считать себя оскорбленным, он, естественно, вправе потребовать сатисфакции". На рукопашную схватку с бригадным генералом Гажицкий не решился, приказ свой отменил, но после отбытия царя в Варшаву послал к Волконскому секунданта. Волконский вызов принял.

Преимущество было на стороне губернатора, регулярно упражнявшегося в стрельбе и славившегося своей меткостью. Князь же не тренировался довольно долго, так что иллюзий на благоприятный для себя исход не строил. Волконский написал два письма. Одно - императору с объяснением всех обстоятельств, другое - матери. Пояснил, что "вызов принял не ради приличия светского, но был вынужден как гражданин".

Весть о дуэли давно облетела город, и на поединок собралось немало зрителей. Стрелялись с 15 шагов. Сергей Григорьевич, несмотря на холод, стрелялся в одной рубашке с расстегнутым воротом, что бы все видели, что "не носит брони". Выстрелили почти одновременно (Гажицкий чуть раньше). Обе пули пролетели мимо. Решать продолжать дуэль или нет должна была оскорбленная сторона, то есть губернатор. Гажицкий в присутствии свидетелей продолжать поединок не стал.

Чего ж удивляться, что князь Волконский решил изменить то, что был не в силах перенести. И не нам его за это осуждать.

Вера Камша.

---