КАРЛ фон КЛАУЗЕВИЦ «1799 ГОД»

Результаты событий, изложенных в первой части этого труда, были следующие.

Французы овладели Граубюнденом, взяли 40 орудий, захватили в плен от 12 до 13 тыс. чел., тем самым нанеся моральным силам австрийских войск, именно Тирольской армии, такой удар, значение которого трудно даже учесть.

С другой стороны, их Дунайская армия была оттеснена за Рейн. Этим был причинен такой ущерб моральным силам французов, которому следует придавать большее значение, чем размерам захваченных трофеев, так как дело касалось главной армии и главнокомандующего. В общественном мнении Парижа и Вены блестящие успехи французского оружия в Граубюндене вполне справедливо уравновешивались номинальной австрийской победой. Лекурб, правда, уничтожил один австрийский корпус, Дессоль — другой, но эрцгерцог Карл разбил Журдана, и это звучало полнее и громче, хотя на самом деле не могло идти в сравнение с успехами французов.

И этот блестящий успех был достигнут французами, в то время как их боевые силы в количестве 73 000 чел., а именно: армия Журдана — 38 000 чел., Массена — 30 000 чел. и бригада Дессоля — 5 000 чел., — столкнулись с австрийскими силами, которые насчитывали 148 000 чел., а именно: около 76 000 чел. армия эрцгерцога, корпус Готце в 24 000 чел. и армия Бельгарда в 50 000 чел.; кроме того, французам приходилось действовать под влиянием совершенно ошибочного плана своего правительства, в то время как австрийский план, по крайней мере, не создавал никаких препятствий для деятельности армии с точки зрения здравого смысла.

Одно противоречие существует в ходе событий, и нам предстоит его исследовать.

События этого первого периода на обоих противоположных флангах театра войны следует рассматривать как две гири на чашах весов, которые стремятся уравновесить друг друга. Мы направим наш взгляд сначала на эти гири, а потом на коромысло весов и его точку опоры.

Рассмотрим сначала события в Граубюндене.

То, что австрийцы в 1798 г. заняли эту страну по просьбе самого населения, — этого никто не поставит им в вину, если не относиться равнодушно к чести правительства.

Если же австрийцы заняли эту страну, то, естественно, они должны были и защищать ее в случае, если это занятие оказалось бы недостаточной политической мерой, чтобы удержать французов от вторжения в нее. Но необходимость этой защиты повлекла за собой дальнейшие последствия, лишь постольку, поскольку речь могла идти о частичном вторжении в эту маленькую страну сравнительно незначительной части французской армии. Австрийцы располагали здесь 6 — 8 тыс. чел.; перед открытием общих военных действий французы угрожали вступлением в эту страну 20 000 чел., если австрийцы не выведут из нее этих 6 — 8 тыс. чел. В таком случае австрийскому правительству не оставалось ничего другого, как послать 20 000 чел. для поддержки этих 8 000 чел., и никто не мог думать, что австрийское правительство в ответ на эту угрозу согласится вывести свои войска и очистить страну. Ясно, какие невыгоды возникали из этого для австрийцев, вынужденных послать в Граубюнден такие значительные силы, когда французы решили направить сюда свои войска. Все это было так, пока речь шла только о частичной борьбе за Граубюнден без объявления общей войны. Естественно, можно было ожидать, что дело не ограничится частичной борьбой. Взгляды австрийцев исходили из того, что они не могут оставить Граубюнден на произвол судьбы и что простой политический расчет, вытекавший из понятия об авторитете и чувстве чести, вынуждает их к обороне этой страны, лежавшей совсем в стороне от линии их расположения.

Мы можем сказать: всякого рода обязательства чести для Франции и Австрии распространялись только на состояние мира. Только во время мира честь одной державы запрещает ей терпеть успех другой, на войне же вопрос ставится лишь о полезности, а не о том, оскорбляют ли успехи противника чувство чести. Итак, в случае войны вопрос о том, обязаны ли были австрийцы защищать Граубюнден, является в высшей степени неразумным. Австрийцы должны были сказать жителям Граубюндена так: до тех пор, пока сохраняется мир, мы будем защищать вас против вторжения французов; когда же начнется война, от вас самих будет зависеть, оставаться или нет нашими союзниками; мы же ни в коем случае не можем брать на себя особых обязательств защищать вашу страну, но должны будем предоставить это общему ходу военных событий; пока мы не одержим решительной победы в Германии или в Швейцарии и пока линия нашего расположения будет проходить до Лиммата, мы не можем вести упорную оборону Граубюндена. Если бы после этого объяснения жители Граубюндена нашли для себя затруднительным выставить местные вооруженные силы, то следовало предоставить их собственной судьбе, и в этом не было бы очень большого ущерба.

Вообще австрийское правительство в течение всей войны в Тироле придерживалось совершенно ошибочного взгляда, что страна, имеющая собственные вооруженные силы для своей защиты, должна во всяком случае обороняться также армией, чтобы не бояться неприятельского завоевания. Если местные вооруженные силы приводят к этому результату, то правительствам лучше всего было бы категорически запрещать защиту этих стран, ибо на войне подобное обязательство редко не приводит к несчастным результатам.

Однако, этот результат никоим образом сам по себе не связан с местными вооруженными силами. Вопрос об этом возникает в связи с неясностью понятий. Если страна желает вооружиться, это приводит к двум существенно различным мероприятиям. Одним из них является настоящее вооружение народа, другим — создание отрядов добровольцев. Первое заключается в том, что все мужественные и воинственные жители вооружаются в такой степени, что могут в случае вторжения неприятеля в страну оказывать ему сопротивление там, где он не выступает с главными силами; там же, где неприятель оказывается слишком сильным, они могут или отступить в другие районы или, временно припрятав оружие, спокойно вернуться по домам.

При такой народной обороне население иногда приносит жертвы и подвергается опасностям, как это мы видели, например, в Испании, но, конечно, вопрос не в этом, и народ, решившийся на оборону, должен быть готов к принесению этих жертв. Другое мероприятие — образование добровольческих отрядов — имеет в виду оказать помощь войскам или вообще, без ограничения ее местными целями, или же только для обороны своей страны.

В первом случае они присоединяются к армии и следуют за нею в направлении ее движения как при наступлении, так и при отходе. В последнем случае они могут при продвижении армии вперед оставаться в стране, могут пристроиться к тому пункту страны, который входит в общую линию обороны, но в случае, если общая обстановка требует отступления, они должны отделиться от армии, если не хотят вступить в противоречие сами с собой. Оставаясь в стране, они могут быть разоружены и взяты в плен неприятелем. То, что они остаются в стране и им придаются части войск для стратегической обороны этой страны, как это часто имело место в Тироле, нужно рассматривать только с точки зрения общей стратегической обстановки, не никоим образом нельзя смотреть на это как на необходимое следствие организации местных вооруженных сил и проводить эту меру вопреки сложившейся обстановке и за счет общего успеха.

Этим отступлением от общего плана нашего труда в данном месте, как и во многих других, мы хотим выяснить некоторые недостаточно ясные понятия, возникающие при описании большой войны; мы не стесняемся отходить иногда от основного предмета нашего изложения, рискуя даже тем, что некоторые читатели подумают, что наше собственное изложение становится довольно туманным и запутывается в бесконечных подробностях.

Итак возвратимся к Граубюндену и будем держаться того взгляда, что австрийцы в случае открытия военных действий никоим образом не должны были допускать с помощью местных вооруженных сил упорной обороны этой страны, если эта оборона не согласовалась с их общим стратегическим положением.

Так как с момента вступления австрийцев в Граубюнден французы яе угрожали более этой стране, то у австрийцев не было никаких поводов выставлять для ее защиты более крупные части войск, и при данных обстоятельствах, естественно, генерал Ауффенберг должен был получить приказ отступить перед превосходными силами, так как этот генерал имел только 5 батальонов, т. е. около 5 000 чел. Если измерить всю линию, на которой он мог встретить противника, то общее расстояние от Люциенштейга через Диссентис, Бернгардин и Шплюген до Септимера будет не менее 25 миль. При таком огромном протяжении линии постов и при опасном положении главных сил в Рейнской долине от генерала Ауффенберга, естественно, нельзя было требовать упорного сопротивления при всех обстоятельствах. Он мог его оказать только в случае столкновения с не слишком большими силами.

Так как он удерживал пост у Диссентиса, у него не было никаких оснований, чтобы не выступить сначала против Массены. Когда пост у Рейхенау был потерян, можно было еще продолжать сопротивление у Майснфельда, только генерал Ауффенберг должен был отказаться от мысли отойти за Кур, так как он не мог знать, держится ли пост у Эмса, находившийся между Куром и Рейхенау, занятый одним только батальоном; кроме того, из Рейхенау легко было достигнуть Кура по другой дороге — через Гейд; наконец, дорога на Кур через Шальфикталь пересекается двумя высокими горными хребтами и ведет в Верхний Энгадин, так что повсюду можно было натолкнуться на колонны французских войск, выступивших из Италии. Таким образом, генерал Ауффенберг должен был с главными силами отступать через Преттигау, и только одному батальону, стоявшему у Эмса, он приказал отступать через Кур и Давос.

После того как вечером 6 марта был взят самый сильный пост в Рейнской долине — у Люциенштейга, и Массена соединил свои силы, — дальнейшее сопротивление казалось совершенно бессмысленным. Если бы генерал Ауффенберг совершил свой отход через Преттигау ночью, то после того как он в течение целого дня оказывал сопротивление и потерял у Диссентиса и Люциенштейга около 1 000 чел. пленными, он мог бы остаться невредимым. Но он избрал путь отступления на Кур, и неудивительно, что энергично преследуемый на протяжении двух миль вчетверо более сильным противником, он попал в самое худшее положение; при любой попытке задержаться путь отступления для него был бы вовсе отрезан, ибо что может быть легче, как отрезать путь отступления противнику, имея над ним четверное численное превосходство, по одной единственной дороге, которая к тому же делает поворот под углом в 90 градусов.

Если здесь, как мы видим, был уничтожен целый корпус в 6 000 чел., то это случилось не потому, что, благодаря каким-нибудь стратегическим комбинациям противника, он попал в тяжелые условия, потеряв путь отступления, но потому, что он слишком долго сопротивлялся превосходным силам противника и, кроме того, неправильно выбрал путь отступления.

В событиях в Энгадине удивительно то (это, как мы увидим, повторяется в дальнейшем), что австрийские генералы не использовали для обороны всех войск, имевшихся под рукой. 10 марта генерал Лаудон двинулся на Цернец с 4 батальонами, между тем как у Наудерса и Тауферса было сосредоточено, по крайней мере, 8, если не целых 12 батальонов. 15-го он напал на генерала Лекурба с флангов и с тыла с 7 — 8 тыс. местных вооруженных сил и только с 6 ротами своего корпуса. Уже эрцгерцогу показалось странным, что он не использовал больших сил. Эта неразумная экономия сил была бы еще понятна, если бы остальные войска были размещены на оборонительных постах, но они стояли в долинах в качестве резервов, чтобы быть использованными для наступления или обороны. Когда вообще хотят вести оборону при помощи наступления на противника, как это имел намерение сделать генерал Лаудон 10 и 15 марта, то нужно иметь решимость временно обнажить пункты, не подвергающиеся непосредственной угрозе, с тем, чтобы нанести решительный удар на том пункте, где грозит ближайшая опасность. Если бы генерал Лаудон 15 марта выступил для поддержки генералов, командующих у Мартинсбрюка, не с 6 ротами, а с 6 батальонами и местными вооруженными силами, то у него были бы прекрасные шансы уничтожить генерала Лекурба или, по крайней мере, принудить его к отступлению. Вместо этого, благодаря слишком позднему вызову батальонов, выдвинутых к истокам Инна, и принятым 10 и 15 марта полумерам, в руках французов оказались трофеи в несколько тысяч пленных.

Как могло случиться то, что были отрезаны 2 батальона, это совершенно непонятно, так как генерал Лекурб вступил в долину Инна, когда уже повсюду была тревога и все было на ногах; к чему послужили тогда все местные вооруженные силы, если через них не могли даже узнать о походе этого генерала?

Бой у Тауферса или, лучше сказать, блестящий успех его со стратегической точки зрения не представляет собою ничего замечательного. То, что 6 — 7 тыс. чел. были атакованы 4 — 5 тыс. чел. — это явление вполне обыкновенное; если же они были взяты в плен, то причину этого нужно искать в тактических ошибках, к которым стратегия не имеет никакого отношения.

В стратегическом же отношении важно отметить тот факт, что генерал Бельгард в течение 8 дней — от 17 до 25 марта — не поддержал, с одной стороны, наиболее угрожаемого поста Мартинсбрюка войсками с постов Финстермюнца и Наудерса, а с другой стороны, Тауферса — резервами, стоявшими на таком близком расстоянии, что они могли подойти за время нормальной продолжительности боя, т. е. за какие-нибудь несколько часов. За первым из этих постов у Ландека, следовательно, в 4 милях от Мартинсбрюка и Наудерса, находилось 9 батальонов резервов. Впрочем, позиция Фельдкирха не была потеряна, и в Монтафуре стояли 6 батальонов, поэтому Ландекский пункт не имел значения, эти 9 батальонов могли стоять у Финстермюнца, а затем их можно было использовать против Лекурба; это не привело бы ни к каким невыгодным последствиям.. Далее, для войск, стоявших в долине Эча, один только пост Тауферса находился в угрожаемом положении, на другие пункты французы не нападали, и это тем более являлось основанием для того, чтобы поддержать его резервами.

Таким образом, мы видим, что Бельгард повторил в большом масштабе ошибку Лаудона: из его 47 000 чел. в течение трех недель после начала военных действий на обоих атакованных пунктах сражалось не более 6 — 7 тыс. чел., в то время как остальные войска стояли на других, не подвергавшихся угрозе пунктах или держались в качестве резервов. Впрочем, не эта стратегическая ошибка Бельгарда привела к блестящим успехам Дессоля и Лекурба, так как для этих успехов не было никаких стратегических оснований, но она помогла им остаться безнаказанными.

Если блестящие успехи французов, с одной стороны, нужно приписать неумелому образу действий австрийцев, то, с другой стороны, причиной их в значительной степени являлись энергия французских генералов и храбрость их войск. Только там, где подобная жажда успеха и решительность увлекают вперед, полностью обнаруживается моральная слабость противника и только благодаря этому воодушевлению становится возможным успех, которого иначе можно ждать только при условии большого превосходства сил и охватывающих форм наступления.

Таким образом, причины успеха французов на южном фланге нужно искать в самом ходе событий, т. е. в проведении, а не в плане. Обратимся теперь к северному флангу.

Здесь мы видим, что армия в 40 000 чел. в трех колоннах, отстоящих друг от друга на несколько миль, выступает против 92 000 чел. Предводитель последних посылает 16 000 чел. против врага, который еще не появился на поле сражения, а с остальными 76 000 чел. идет на своего разбросанного противника так, чтобы все эти силы могли принять участие в сражении, и его намерение — дать это сражение. На этом соотношении сил, по-видимому, основываются надежды на решительный и блестящий успех; но и здесь также стратегическое наступление было отражено и не привело ни к каким положительным результатам. Нам нет надобности давать дальнейшие объяснения этого. Во всяком случае, эрцгерцог мог в любой момент разгромить своего противника, но он этого не сделал, и причины этого нужно искать только в нем самом, именно в двух следующих обстоятельствах.

Первое заключается в том, что ему недоставало духа предприимчивости и жажды победы.

Во-вторых, как мы уже отмечали, он, высказывая в общем верные суждения, имел совершенно ошибочный стратегический взгляд: средство он принимал за цель, а цель за средство. Уничтожение живой силы противника, которое должно быть главной целью в военных операциях, в его представлении не являлось существенно важным; оно имело для него значение лишь постольку, поскольку могло быть средством для того, чтобы оттеснить противника с того или другого пункта; весь успех он видел единственно в выигрыше известных линий и районов, что должно было быть не чем иным, как средством для одержания победы, т. е. для уничтожения физических и моральных сил противника.

Как далеко вело эрцгерцога это ложное направление его взглядов, мы можем видеть из того, что ни в одном из его победоносных сражений — при Амберге, Вюрцбурге, Штокахе, Кальдиеро — неприятель не имел значительных потерь пленными и орудиями, так что эти победы не давали почти никаких трофеев; еще больше усматриваем мы это в том, что эрцгерцог, рассказывая о потерях, которые вообще понес в этих сражениях противник, вовсе даже не упоминает об этом.

В результате этого ложного направления эрцгерцог не только оставляет без внимания настоящие удары, но, беспрерывно занятый комбинациями с пространством и временем, направлением дорог, рек, горных хребтов, он придает цену мельчайшим подробностям и забывает при этом, что малые препятствия этого рода легко преодолеваются и малые невыгоды легко уравновешиваются. Напомним в качестве примера, что в сражении при Штокахе он, по его собственным словам, слишком усилил свой левый фланг, и процитируем его слова, в которых он себе самому бросает упрек:

«Основанная на правильном расчете вероятность того, что Журдан направит свое отступление в Швейцарию, и решение последовать за ним в этом направлении, не ожидая атаки на оборонительной позиции (в случае, если Журдан вместо отступления начнет наступление), побудили эрцгерцога пренебречь правым флангом и несоразмерно усилить левый фланг, с которого должно было вестись дальнейшее наступление. Итак, он совершил явную ошибку, чтобы облегчить себе проведение сомнительной операции, что, впрочем, зависело не от его воли, а от направления противника; хотя для войск было бы некоторым облегчением избавиться, по крайней мере, от двухчасового марша для передвижения с правого фланга на левый».

Как можно принципу направления придавать такое неподходящее значение? Несоразмерное усиление своего левого фланга на занятой позиции только с той целью, чтобы нанести общий удар в левом направлении — это приблизительно то же самое, как если бы кто-нибудь, чтобы обогнуть угол слева, считал бы необходимым выйти из дому сначала с левой ноги, рискуя при этом свалиться с лестницы.

Этим примером мы хотим показать, какое большое влияние могут иметь на операции подобного рода взгляды, мы сказали бы даже дурные привычки, которые до известной степени могут мешать проявлению здравого смысла.

Такие взгляды австрийского главнокомандующего в достаточной степени объясняют то, что произошло между обеими армиями.

Движение Журдана на фронте шириной в несколько дневных переходов основывалось на модном в ту эпоху воззрении, что всякое наступление должно вестись в охватывающей форме.

То, что говорит против этого эрцгерцог, вполне справедливо, но, когда он при этом предоставляет генералу Журдану возможность, благодаря выбору операционной линии и позиций при сосредоточенных силах, успешно противостоять себе, то в этом снова обнаруживается, какое малое значение придает эрцгерцог удару. Если полководец вступает в решительное сражение, имея более чем двойное превосходство над противником, то выбор операционного направления и позиций в очень редких случаях может иметь достаточный вес, чтобы помешать решительным результатам и, когда уже началось решительное сражение, оказать достаточной влияние, чтобы уравновесить больший перевес сил. Впрочем, то, что эрцгерцог здесь считает правильно выбранным операционным направлением, в конце концов в большинстве случаев не что инее, как прямой и, следовательно, кратчайший путь к врагу, путь, которым лучше всего обеспечивается отступление.

Слабость Журдана до некоторой степени возмещалась наличием у него двойной базы.

Так как он мог с таким же успехом отступить на Эльзас до Страсбурга, как на Швейцарию до Штейна или до Констанца, он не слишком опасался обхода с одной стороны, и это ставило его в такое положение, что он мог двигаться с сосредоточенными силами по середине — по дороге от Штокаха, имея на Дунае и на Боденском озере только незначительные наблюдательные отряды. Если бы противнику пришло в голову обойти его с обеих сторон, то, имея численное превосходство над каждой из обходных колонн, Журдан мог бы успешно атаковать одну из них.

Но французский главнокомандующий был далек от этой мысли. Он думал, что чем слабее он был, тем более должен опасаться за свои фланги. В этом он был бы прав, если бы хотел уклониться от решительного сражения, так как при незначительной ширине стратегического фронта противник, имеющий превосходные силы, при известных обстоятельствах может принудить нас принять решительное сражение.

Но так как генерал Журдан, несмотря на свою слабость, сам искал сражения, у него не было никакого другого пути, как оставаться сосредоточенным и совершенно не обращать внимания на один из флангов своего отступления, на другом же фланге в случае необходимости открыть себе путь смелым наступлением. Чтобы иметь преимущество сосредоточения и этим приобрести возможность успеха, естественно, нужно было чем-нибудь заплатить за это, так как из ничего не получается ничего.

Большое сосредоточение сил, с которыми выступает эрцгерцог, в высокой степени достойно одобрения, и оно вполне очевидно вытекало из уроков, вынесенных им из кампании 1796 г., в которой он сильно упрекает себя за разбрасывание сил.

Он позволил себе только одно выделение отряда генерала Старрай для наблюдения за Бернадоттом и сам осуждает себя за это, правда, вполне справедливо; этот генерал мог бы на Дунае прикрыть правый фланг театра войны против возможного наступления Бернадотта и вместе с тем принять участие в решительном сражении с Журданом.

Сражение при Штокахе дает мало удовлетворения в отношении обоюдных распоряжений. Оно имеет ту особенность, что полководец, который имел гораздо более слабые силы, мог добиться чего-нибудь только при наивысшем сосредоточении своих сил, наносит удар в охватывающей форме колоннами, далеко отстоящими друг от друга, а полководец, который имел большое численное превосходство и при помощи охватывающей формы мог бы уничтожить своего противника, ведет наступление по трем эксцентрическим радиусам, т. е. в форме, не допускающей никакого большого успеха. В результате должно было получиться то, что выигрыш сражения для последнего был бы сомнительным, а успех был бы ничтожным. Так, в самом деле, и нужно рассматривать исход сражения. Если он действительно на один момент кажется сомнительным, и можно даже думать, что без ухода Сен-Сира Журдан мог бы явиться победителем, то это нужно приписать бегству колонны, как можно назвать отступление Мэрфельда. Продолжавшееся на протяжении l ¹/₂ миль бегство 12 000 чел. перед 12 000, завершившееся полным разложением — это среди европейских войск факт настолько же необыкновенный, как и взятие в плен шестью тысячами корпуса в 7 000 чел. (Тауферс), и его вообще нельзя принимать во внимание при разрешении вопроса о значении известных форм операции.

Мы скажем так: если даже подобный факт не мог вырвать из рук эрцгерцога победы, то она должна была быть в высокой степени обеспеченной.

То, что эрцгерцог пришел к этой форме сражения, вообще, как мы знаем, было делом случая, так как он выбрал ее для своей рекогносцировки, а не для сражения. Что случилось бы, если бы эрцгерцог спокойно стоял на своей позиции у Штокаха, над этим мы не будем ломать себе голову; мы не предполагаем другого результата, ибо тот, кто, имея большое численное превосходство, принимает сражение на позиции, то только с помощью больших резервов, эшелонированных в тылу, которые он в критический момент сражения бросает во фланг и тыл противнику, можно прийти к результатам, соответствующим превосходству его сил. Но для этого эрцгерцог не принял никаких мер.

Эрцгерцог мог бы в большей степени использовать свою победу, чем он это сделал, — в этом нет никакого сомнения, так как помимо благоприятной формы операции остается превосходство сил, которое является средством добычи значительных трофеев, особенно при преследовании.

Здесь мы не можем не сказать нескольких слов о многочисленной кавалерии эрцгерцога.

Кавалерия — это очень дорогой род оружия. Вооружение и содержание одного кавалериста стоит столько же, сколько стоит содержание четырех пехотинцев, следовательно, нужно строго рассчитать, в каком количестве требуется этот род оружия, и держать его не в большем количестве. Не пускаясь в теоретические изыскания, можно считать несомненным, что после того как установлена действительная потребность армии в кавалерии, 40 000 чел. пехоты в военных операциях могут сделать более, чем 10 000 всадников. Потребность в кавалерии при различных условиях бывает различна; для того, кто уверен в своей победе и имеет в виду преследование противника, она более важна, чем руководствующемуся осторожностью Фабию, переходящему с одной позиции на другую; в местностях ровных и открытых она находит большее применение, чем в горных и пересеченных.

Если принять во внимание ту роль, которую должны были австрийцы играть в этой войне, и районы, в которых был расположен их театр военных действий, то нельзя понять, почему они имели конницу в количестве, превышающем обычную пропорцию. Вероятным основанием для этого служило то, что моральное состояние этого рода оружия у них было лучше, чем у пехоты; это, однако, не оправдывает такого несоответствия.

Но раз у эрцгерцога было столько конницы, что он сам не знал, что он должен с ней предпринять, ему следовало, несмотря на лесистый характер местности, использовать ее любой ценой. Следовательно, вместо того, чтобы посылать несколько тысяч кавалерии туда, где он находил достаточные основания для наблюдения местности, он должен был бы постоянно посылать несколько кавалерийских полков для обхода французских колонн справа и слева. Если при этом и терялось что-нибудь, то возмещалось с избытком тем страхом, который они распространяли. Таким способом можно с успехом использовать конницу в местности, более или менее доступной, но, конечно, не с таким успехом, который дает вместо нее четверное количество пехоты.

Теперь мы должны особенно упомянуть об обходе, который предпринял Журдан, послав Сен-Сира и Вандама на Мескирх, так как это была скорее стратегической, чем тактической мерой, и при этом различно мотивированной.

Генерал Журдан о причинах этого маневра высказывается следующим образом:

«Предполагая, что эрцгерцог, потерпев это поражение и теснимый первой и второй дивизиями (Ферино и Суана), которые, как я предполагал, должны были прибыть в Штоках, решит начать отступление, я приказал генералу Сульту с его дивизией вступить в леса Штокаха и энергично преследовать противника, находившегося в полном расстройстве. Я оставил кавалерийский резерв в долине Липтингена и приказал генералу Сен-Сиру двинуться на Мескирх с тем, чтобы обрушиться на неприятельскую армию в тот момент, когда она начнет отступать на Пфуллендорф. Это движение покажется смелым, может быть, даже неразумным, но я предлагаю поразмыслить над той ситуацией, в которой я находился. Успех, одержанный мною над противником вдвое сильнейшем, не мог установить равновесия между двумя армиями; раз противник отступал, он мог спокойно отойти на Пфуллендорф и даже за Острах, где я, конечно, не был бы в состоянии его атаковать. Это движение на Мескирх должно было сильно способствовать ускорению его отступления; я надеялся, что генерал Сен-Сир нападет на обозы и атакует во фланг его армию, я же с армейским корпусом энергично атакую его с тыла. Итак, я мог рассчитывать довершить разгром противника и уничтожить большую часть его армии, что обеспечило бы мне успех во всей дальнейшей кампании».

Маневр генерала Сен-Сира на Мескирх можно рассматривать с двух совершенно различных точек зрения. Во-первых, он мог предназначаться для того, чтобы в тот момент, когда эрцгерцог потерпел чувствительный удар, принудить его к полному отступлению; во-вторых, для того, чтобы нанести большие потери уже разбитому эрцгерцогу и проигранное сражение превратить в полное поражение. Обе эти точки зрения, однако, не допускают взаимной связи, так как они являются предположениями совершенно различного характера.

В первом случае эрцгерцог был не разбит, а только несколько поколеблен, французская же армия мыслилась слишком слабой для того, чтобы одержать решительную победу. В этом случае марш Сен-Сира нужно рассматривать как настоящий маневр, действенный принцип которого состоял в том, чтобы поколебать мужество эрцгерцога. Это была угроза линии отступления противника, находившегося в таком положении, что он не мог, как полагали, отплатить за нее. В таком случае все сводилось не к сражению, а к маневру, и нужно было отказаться от мысли победить противника.

Такой маневр при существующих обстоятельствах, конечно, не заслуживает порицания, это было испытанием мужества (courage d'esprit) противника. Очень часто подобный маневр удавался; нечто подобное ему представляло сражение при Дрездене в 1813 г. Здесь Бонапарт путем угрозы линии отступления на обоих флангах добился того, что 180 000 чел., стоявших между Вейсериц и Эльбой, отступили перед 60 000 чел.

Если бы генерал Журдан просто так понимал маневр Сен-Сира, то были бы непонятны многократные упреки, выставляемые против него; но тогда он не двинулся бы с дивизией Сульта, а должен был бы удовольствоваться успехом, одержанным при Эммингене и Липтингене, ожидая дальнейших результатов своего обхода.

Но генерал Журдан в это время больше был склонен держаться второй точки зрения: он рассчитывал, разбить эрцгерцога и путем обхода увеличить успех победы. Рассматриваемое с этой стороны его мероприятие было огромной ошибкой.

Во-первых, грубой ошибкой было то, что он 12 000 чел. под командованием Мэрфельда принимал за двойное количество и вследствие этого думал даже, что он разбил целую колонну армии.

Но если бы он действительно разбил 25 000 чел., ему бы следовало опасаться еще остальных 50 000 чел., тем более что любой пленный мог сообщить ему, что самого эрцгерцога не было при этом отряде. Следовательно, большим легкомыслием было считать решенным дело при Липтингене, думать об увеличении победы и не продолжать сражения на решительном пункте всеми возможными средствами.

Если же генерал Журдан имел обе эти точки зрения, то это приводит к полному противоречию, состоящему в том, что, с одной стороны, он не считал себя достаточно сильным для действительной победы над эрцгерцогом, а с другой, — думал о том, чтобы наполовину уничтожить его, ибо так следует понимать его выражение «довершить разгром противника и уничтожить большую часть его армии» («de completer la deroute de l'ennemi et d'enlever une grande partie de son armee»).

Если мы теперь обратимся, по рассмотрении успеха на северном фланге, к коромыслу наших стратегических весов и к взаимной связи между собой и по отношению к целому событий на южном и северном театрах войны, то положение представятся нам в следующем виде.

В результате побед в боях при Тауферсе и Наудерсе, в столкновении при Фельдкирхе и сражении при Штокахе линия расположения проходила по Рейну до позиции при Фельдкирхе, затем вверх по Иллу до истоков Эча и оттуда через высокие горные хребты простиралась до озера Гарда.

На этой изогнутой линии расположения находилась армия Журдана за Рейном между Страсбургом и Гюнингеном, без вождя, ожидая из Парижа новой организации и нового назначения, и вследствие этого на несколько недель лишенная способности к решительным действиям на каком бы то ни было участке. Армия Массены была растянута от Шафгауэена до Финстермюнца, т. е. на протяжении 25 миль в наиболее гористой стране Европы.

На австрийской стороне корпус Готце силой в 18 000 чел. сдерживал центр, т. е. главные силы Массены между Брегенцем и Фельдкирхом; Бельтард с 40 000 чел. угрожал правому флангу силой в 12 000 чел., расположенному у истоков Эча, против которого он стоял в значительных силах в долине Зульца, в то же время он угрожал левому флангу через Монтафур.

Эрцгерцог вполне мог располагать своими 90 000 чел., после того как он отбросил Журдана за Рейн, что по-настоящему должно было случиться через 5 — 6 дней после сражения при Штокахе, т. е. в конце марта.

Каких успехов, спросим мы, можно было ожидать, если эрцгерцог тотчас же после отступления Журдана за Рейн со всеми своими силами двинулся влево между Базелем и Шафгаузеном за Рейн, потом перешел через Аар, оставил на нем наблюдательный корпус и начал наступление со всей армией за Цюрихом на Массену, тогда как Бельгард одновременно бросился на Лекурба и Дессоля?

Не будем теряться в догадках л предположениях, в каких условиях находились и могли сражаться обе стороны; мы можем только утверждать, что простой прямой удар этих превосходных сил или заставил бы французов немедленно очистить Тироль, Граубюнден и Швейцарию или поставил бы их в очень опасное положение, во всяком случае, нанес бы им большие потери. Это кажется нам само собою понятным.

Таким образом, несмотря на блестящие французские успехи на юге и непостижимую бесплодность австрийской победы при Штокахе, к концу марта положение сложилось так, что если бы австрийцы проявили обычную деятельность всеми своими силами, то вся Швейцария для французов была бы потеряна, а обороняющая ее армия уничтожена.

Если, как мы видим, этот успех не наступил во втором периоде, то это вина австрийцев.

Какова была вина главнокомандующего, других командующих, войск, правительства, — это постепенно развертывалось перед нашими глазами. Но, конечно, мы не можем при отсутствии какого бы то ни было определенно выраженного плана не вспомнить о том влиянии, которое должны оказывать на действия главнокомандующего взгляды правительства. Было бы чистой иллюзией думать, что главнокомандующий, которому не дано никакого конкретного плана, может свободно действовать согласно своим взглядам и по своему усмотрению.

Весьма редко бывает, что во главе армии в этом случае стоит частное лицо. Следовательно, мы должны предполагать, что эрцгерцог Карл и Бельгард действовали более или менее так, как желали в Вене. Для позднейшей исторической критики, естественно, весьма трудно, не располагая документами, рассматривать намерения правительства; впрочем, в истории похода эрцгерцога достаточно принять в соображение лишь два следующих факта. По желанию правительства Бельгард не должен был оставлять Тироль. Это один факт. Другим фактом является неодобрение, которое было высказано эрцгерцогу за то, что он слишком далеко повел наступление, из-за чего Тироль мог оказаться в опасности; там, где на первый взгляд при отсутствии плана нам кажется, что полководцы имели carte blanche (свободу действий), открывается широкое поле заблуждений, позволяющих нам догадываться о тех трудностях, на которые наталкивалась их деятельность.

2001, Библиотека интернет-проекта «1812 год».